Глава 2 Чудовище из озера

[ICkun]

Глава 2

Чудовище из озера

Первые три недели на новом месте пролетели незаметно. Чтобы не слыть в селе неприкаянной нахлебницей, я напросилась работать в библиотеку. Лисовцева Пелагея Поликарповна, заведующая гнездилищем книжных червей и единственный его сотрудник, оказалась не такой уж старой брюзгой, какой представилась мне в нашу первую встречу - просто она чуть больше, чем положено, любила книги, и чуть меньше - людей. Обилием посетителей библиотека похвастаться не могла, в основном захаживали редкие завсегдатаи, в числе которых был и Жозеф, но шанса свидеться с ним судьба мне больше не подарила. Как и сказал Вадька, он предпочитал утренние часы, а меня даже ударная волна ядерного взрыва не могла вырвать из объятий Морфея раньше полудня, чего уж говорить о чугунной сковородке, в которую тщетно била набат тётя. Пелагея Поликарповна на опоздания смотрела сквозь пальцы: скромное общество моё почему-то не возбуждало в ней ни единой чистой и светлой эмоции, так что, чем реже я маячила перед глазами, тем меньше морщинок тревожило её благородное чело.

С Вадькой, как и предсказывала его мать, мы быстро спелись. Почти каждый день он провожал меня домой с работы, иногда даже приезжал на своём транспортном средстве, велосипеде, и с ветерком сотрясал по куяшским кочкам и колдобинам, помогая проветрить подпрыгивающий к горлу желудок перед ужином. Как девушке, несправедливо обделённой мужским вниманием, мне это льстило. Особенно было приятно, когда в первое время после моего переезда вездесущие деревенские сплетницы удивлённо перешёптывались: «Энто что за хорошуля с нашим оболтусом?». А вот рядом с Жозефом я походила бы скорее на горгулью Куяшского озера, которую вели в церковь, чтобы усмирить при помощи креста. Ну, или при помощи кадила, если вспомнить местную затворницу.
Говоря о преподобной Мике, стоит отменить тот радостный факт, что охоту на меня она так и не открыла. Иногда по ночам я слышала где-то вдалеке глухое эхо её кадила, но оно меня не страшило, ведь двери и окна были плотно закрыты, а молоток, припрятанный под подушкой на всякий пожарный, приятно холодил кожу. Чудовище тоже не посещало нас, предпочитая дворы с коровами поупитанней. В общем, ничто не омрачало моей новой жизни, и я могла насладиться тем, зачем приехала в Крутой Куяш – тишиной и душевным покоем. Ну, вернее почти могла…

- Кротопупс, опять лодыря гоняешь!!! – что-то тяжёлое с протяжным жалобным свистом опустилось мне на макушку, и перед расфокусированным взглядом предстало сразу две Пелагеи Поликарповны. Почему-то начальница взяла за привычку называть меня именно этой, горячо нелюбимой мной частью собственной фамилии.
- Уже всё закончила, - обиженно пробормотала я, потирая макушку. – Просто решила почитать, пока Вадька не пришёл.
Начальница сделала глубокий вдох, собираясь, видимо, в очередной раз обрушить на меня тираду о нравах современной молодёжи, но тут снаружи раздался душераздирающий скрип велосипеда. Пелагея Поликарповна, издав подобие предсмертного хрипа, вскинула руки к ушам и кивком головы велела мне выметаться. Вот и ещё одно неоспоримое достоинство Вадькиного транспортного средства.

- Вадька, а какая у тебя фамилия? – задумчиво спросила я, когда мы уже почти дотряслись до тётиного дома.
- Выхухолев. А чего это ты спрашиваешь?
- Да так, интересно, как моё имя будет с ней звучать.
Вадька чуть с велосипеда не упал, и я запоздало поняла, что в моих словах может углядеть человек, не знающий, что я частенько примеряю на себя фамилии знакомых, чтобы хоть как-то отвлечься от переживаний по поводу своей.
- Только не подумай, что я с тобой флиртовать пытаюсь!
- Да я вообще-то и не против, - оживился парнишка
Я тяжело вздохнула: ну вот, приехали.
- Ну вот, приехали, - озвучил мои мысли Вадька, ногами останавливая велосипед. - Ну, ладно, до встречи на завтрашнем гулянье.
- Каком ещё гулянье? – удивилась я.
- Как каком? Завтра же ежегодный приём по случаю дня рожденья старосты села.
- Старосты?
- Ну да, она у нас что-то вроде местной администрации, - медленно, будто подбирая слова, протянул Вадька. – В общем, завтра сама всё увидишь.

Заинтригованная предстоящим событием, я, наскоро запихнув в себя ужин, занялась подбором праздничного туалета. Ничего достаточно нарядного для столь грандиозного торжества в моём гардеробе, увы, не обнаружилось. Немного поколебавшись, я всё же выбрала простой жёлтый сарафан с крупными синими цветками, напоминавшими фиалки. Оставалось только его как-то украсить, добавить изюминку, так сказать. Изюминка не заставила себя долго искать – под кроватью пылилась целая коробка светоотражателей. Я заказала их в городе, планируя развесить в саду для отпугивания преподобной Мики, но не учла тот факт, что в селе нет ни единого фонаря, а потому отражать отражателям нечего.
«Всё-таки хорошо, что не выкинула», - порадовалась я, прикидывая, как лучше пришивать отражатели: упорядоченно или вразнобой на манер горохов. В итоге начала упорядоченно, но, покончив с примётыванием, поняла, что получилось вразнобой. Ну и Куяш с ним.
Через пару часов готовое платье уже украшало дверцу шкафа. Если не считать кривых стежков и пары пятен крови, оставленных моими исколотыми пальцами, получилось ужас как хорошо. С замиранием сердца ждала я нового дня, предвкушая своё первое в жизни деревенское гулянье.
Какого же было моё недоумение, когда на следующий вечер мы с тётей, наряженные и намакияженные, подошли к дому старосты. Впрочем, домом это назвать язык не поворачивался: больше всего жилище главы местной администрации напоминало ту землянку у самого синего моря, в которой небезызвестный старик жил со своею старухою тридцать лет и три года.

Изнутри обиталище старосты оказалось не менее удивительным, чем снаружи. Вернее, внутри вообще ничего не оказалось, помимо длинной каменной лестницы с высокими, массивными ступенями, в лучших традициях фильмов ужасов ведущими вниз, туда, где клубился поток первозданной тьмы.
- Вперёд! – Родственница подтолкнула меня к зловещему отверстию в полу.
Я испуганно ухватилась за подол её платья и, издав жалобный стон умирающей цапли, шагнула во тьму.
«Не стоило закрывать глаза», - заключила я, приходя в себя внизу на чём-то тёплом и мягком, на поверку оказавшемся родственницей.
Полным ужаса взглядом я окинула жертву своего полёта с лестницы. Оптимистически настроенная часть сознания кричала, что нужно немедленно разыскать врача, пессимистически настроенная расчётливо прикидывала, во сколько обойдутся похороны. Я же, проигнорировав оба гласа, впала в истерику.
- Ну-ну, чего нюни распустила? - Заботливая рука погладила меня по голове.
Я подняла зарёванное лицо – тётя как ни в чём не бывало сидела рядом, живая и здоровая. Зарыдав ещё громче, теперь уже от облегчения, я бросилась на неё с объятьями.
- Полноте, всё ладом. С нашей настойкой на куяшских травах и не такое переживала. А вот платье мне слезами портить не надо!
- Тёёёёётя! - Я жалостливо посмотрела на неё, всё ещё судорожно всхлипывая. - Давайте вернёмся домой. К кому-то, возможно, беда и приходит одна, но только не ко мне.
- Нос вытри и не мели чепухи, - отмахнулась женщина. – День рождение старосты – главный праздник села, негоже его пропускать из-за каких-то богомерзких суеверий.

Я было собралась спросить, почему главный праздник села проходит в каком-то подозрительном тёмном подвале, но осознала, что вокруг столь темно, как казалось сверху.
Мы находились в широком сводчатом коридоре со множеством дверей вдоль стен и закреплёнными над ними странными приспособлениями, которые, скорее всего, были факелами, хотя напоминали больше воспламенившиеся швабры… и пахли так же. Вдалеке светился контур высокой, закруглённой сверху двери. Я не заставила себя упрашивать, когда тётя поманила меня в её направлении: перспектива остаться наедине с пляшущей на стене жуткой тенью, пускай и моей, не особенно прельщала.
«Я должна рядом плыть, я должна всё простить, выбрала я твои якоря», - доносились из-за двери отголоски шедевральной песни Дины Беляны. Эта музыкальная композиция уже которую неделю держалась на вершине всех хит-парадов страны, и, по некоторым слухам, правительство даже планировало рассмотреть вопрос об утверждении её на роль государственного гимна.

«Пусть и нечаянно, криво причалила наша баржа - в море не всё так просто», - не удержавшись, подпела обожаемой исполнительнице я. Как раз в этот момент тётя торжественно распахнула двери, и последние слова мы с Диной пропели уже под ошарашенными взглядами гостей, собравшихся в зале. Моё появление произвело настоящий фурор: толпа у входа с благоговейным трепетом расступилась, освобождая дорогу.
Гордо вздёрнув подбородок, я продефилировала к столику с напитками, попутно рассматривая зал. Он оказался большим и просторным, круглой формы, с высоким куполовидным потолком. Если бы не расписанные фресками углубления в стенах, заменяющие окна, сложно было бы поверить, что он находится под землей. Я не смогла разобрать, в какой цвет выкрашены стены, но при здешнем освещении они казались жёлтыми. В центре зала располагалась круглая деревянная сцена, высотой примерно в половину моего роста.
«Интересно, будет концерт? Вот бы на приёме появилась Дина Беляна», - мысль о любимой певице заставила меня расплыться в блаженной улыбке.

Размышляя о милых сердцу лицах, я не могла не вспомнить ещё об одном человеке. Взгляд бессознательно заскользил по залу, выискивая в столпотворении чуждых силуэтов знакомую фигуру. Жозефа невозможно было не заметить, он выделялся в толпе, как бабочка в муравейнике: небрежно прислонившись к стене, Куяшский Аполлон покачивал в руке высокий бокал с зелёной жидкостью, похожей на «Тархун». Скучающий взгляд молодого мужчины был направлен туда-то вдаль, длинные фалды фрака и гладко зачесанные назад волосы цвета вороного крыла придавали ему сходство с этой величественной птицей, хотя любого другого сделали бы похожим на нескладного пингвина. Жозеф блуждающим взглядом прошёлся по залу, не задерживаясь ни на ком конкретном (хоть моё сердце и пропустило удар, когда он посмотрел в моём направлении), и вернулся к созерцанию пустоты перед собой. Я уверила себя, что мне не из-за чего расстраиваться, но к горлу подкатил неприятный, горький комок, а в глазах предательски защипало.
- Привет, - вдруг раздался над самым ухом мягкий бархатистый голос. Я вздрогнула от неожиданности и подняла глаза.

Не знаю, от чего моя голова закружилась сильнее: от обворожительной улыбки Жозефа или от его томного обольстительного взгляда.
- П-привет, - отчаянно краснея, выдавила я.
- Классный прикид, - одобрительно покачал головой красавец, оглядывая меня с ног до головы. - Особенно удалась посмертная маска вождя краснокожих. А я вот, лопух, не додумался надеть маскарадный костюм.
- Какой ещё маскарадный костюм? – недоумённо нахмурилась я.
Проходивший мимо толстяк принял мой недовольный взор на свой счёт, и его молниеносно скользнувшие в карманы руки приняли очертания, подозрительно напоминавшие кукиши.
- Что это с ним?
- Я же говорю, костюм удался, - радостно сообщил Жозеф. – Среди гостей прошёл слух, что если с тобой взглядом встречаешься, надо пальцы в дулю сложить. Иначе необратимое проклятье схлопочешь.
Никакого маскарадного костюма я не надевала. Дело могло быть только в одном...
- Здесь где-нибудь есть зеркало? – обречённо вздохнула я. Видеть последствия размазывания слёз по лицу не хотелось, но оставаться единственной, кто пребывает в блаженном неведении – тем более.

Жозеф стянул с ближайшего столика пустой серебристый поднос и галантно поднёс к моему лицу. Если бы я увидела чудище, уставившееся на меня из глубин зеркальной глади, не в освещённом, заполненном людьми зале, а ночью в тёмном переулке, меня даже не пришлось бы потом лечить от заикания, я бы просто скончалась от страха на месте. До меня даже не сразу дошло, что это никакой не злобный монстр зазеркалья, а всего лишь моё отражение: по щекам стекали чёрные дорожки туши, остатки теней, подводки и всё той же туши размазались вокруг глаз, придавая мне сходство с грабителем, перед выходом на дело нацепившим маску, помада тоже распространилась далеко за пределы губ, превратив нижнюю часть лица в подобие кровавого месива. Довершали картину встопорщенные, как после взрыва, волосы, которые я тут же попыталась пригладить, увы, безуспешно - слишком много лака на них было вылито.

Теперь стало ясно, чем было вызвано всеобщее внимание к моей скромной персоне. И почему тётя не сказала? Неужели обиделась за испорченное слезами платье? Или же решила, что любимую племяшку даже поплывший макияж не испортит?
Размышлять о мотивах родственницы – занятие интересное, однако оно уже не могло исправить публичного позора на глазах у лучшего парня села, а, может быть, даже и мира. Посему я, прекратив строить бесполезные предположения, вернулась к суровой действительности.
- А где здесь… - замялась я, не смея при Жозефе произнести слово «туалет», - … можно попудрить носик?
- Да у тебя всё отлично, не надо пудры, - заверил Куяшский Аполлон.
Я недоумённо приподняла брови: он издевается или действительно не знает, что у дам подразумевается под сиим выражением?
- Но если тебе так хочется, – после небольшой паузы продолжил прелестник, – то, как выйдешь из зала, третья дверь налево.
- Спасибо за помощь.
- Да не за что. - Жозеф весело подмигнул. – Ты классная девчонка. Всё для девчонок.

Не помню, как добралась до двери и добралась ли вообще. Впервые в жизни мужчина, тем более красивый, сделал мне такой обезоруживающий комплимент. Когда я вернулась в этот бренный мир из страны фантазий, где священник уже закончил церемонию бракосочетания и попросил нас с Жозефом скрепить союз любящих сердец поцелуем, я осознала, что стою посреди зала и, поднеся сцепленные руки к лицу, глупо улыбаюсь. Стряхнув наваждение, я осмотрелась по сторонам. К счастью, свет оказался потушен, и повторного публичного позора удалось избежать. Взгляды всех собравшихся были устремлены на сцену, где в луче падающего света стояла девочка лет восьми-девяти. Малышка что-то проповедовала своим звонким детским голоском, но так как начало речи я уже пропустила, а слова «мадхьямика», «дхарма» и «свабхава» мне мало о чём говорили, я занялась более интересным делом: изучением её внешности. Девочка была невысокого роста, худенькая, с раскосыми глазами, слегка вздёрнутым носиком и милыми ямочками на щеках, появлявшимися, когда она улыбалась. Длинные чёрные волосы, заплетенные в две тугие свёрнутые петлями косички, украшали огромные белые банты, из-за чего девочка напоминала первоклассницу на линейке в честь начала учебного года. Поза, манера речи и жесты её, однако, резко расходилась с этим образом: малышка говорила уверенно, непринуждённо и с какой-то материнской заботой.

- Кто это там выступает? – тихонько поинтересовалась я у стоящей рядом со мной женщины. – Местный вундеркинд?
Дама посмотрела на меня как на душевнобольную и отодвинулась в сторону, не удосужившись ответить. Сзади захихикали. Я обернулась и увидела двух парнишек лет тринадцати. Мы нередко сталкивались с ними на улице, не разговаривали, правда, но в лицо я их знала.
- Ты серьёзно? – насмешливо спросил тот, что пониже и пополнее.
- Она же здесь новенькая, - заступился за меня второй.
- Но она же пришла на её день рождения, - возразил первый.
- Я пришла на день рождения старосты, - на этот раз сама заступилась за себя я.
- Ну, так и! – хором заключили мальчики, указывая в сторону девочки на помосте.
- И что? – не сообразила я.
- Ну, так это и есть староста.

Я пристально посмотрела в лицо сначала одному, потом второму подростку, ища признаки улыбки, но не было похоже, что они дурачатся. Скорее всего, у мальчиков случилось временное помешательство на фоне имевшего место днём солнцепёка. Махнув рукой на полоумных парнишек, я решила по окончании праздника выяснить всё у тёти.
В этот момент девочка на сцене закончила свою длинную, нудную речь, в зале вспыхнул свет и со всех сторон раздались аплодисменты и крики: «Молодца, староста!», «С днём рожденья, староста!».

Решившись на переезд в Крутой Куяш, я пообещала себе отбросить природную рациональность и перестать чему-либо удивляться. Я смирилась с существованием чудовищ, волшебных растений и природных аномалий, вызывающих снег посреди лета, но новое потрясение буквально выбило почву у меня из-под ног: во главе Крутого Куяша стояла маленькая девочка с огромными белыми бантами...

Пить я не умела никогда. Обычно, я впадала в беспамятство уже после первой рюмки и о событиях остатка вечера узнавала только на следующий день со слов остальных участников хмельных посиделок. Но сегодня всё было иначе: я пила и пила, потеряв счёт бокалам с разноцветными веселящими жидкостями, но забвение, необходимое мне в тот момент, как гроза в затяжную засуху, никак не наступало. Сначала я пьянствовала одна, потом ко мне подсела улыбчивая староста.
- Привет. Ты же Анечка, наша новенькая? – звонким, соловьиным голоском прощебетала она.
- Так точно, товарищ староста! - шутливо отдала честь я. – А вы…
- Меня зовут Бадигунджамал Улзыжаргалова, - кокетливо представилась девочка.
- …
- Можешь звать меня Бадя, и на «ты», - развеселилась староста, видя моё замешательство.
- Отлично, Бадя, за знакомство? – без тени угрызения совести за то, что спаиваю ребёнка, предложила я.
- За знакомство! - просияла Бадя, и мы чокнулись бокалами.
Вслед за старостой желание выпить со мной (хотя, скорее уж с составлявшей мне компанию Бадей) изъявило ещё несколько человек. В процессе обмывания новых знакомств я задремала, а когда пришла в чувство, ни Бади, ни остальных за столиком уже не оказалось. Впрочем, спиваться в одиночестве мне не пришлось: спустя пару рюмок подсел Вадька. Так как я уже была не в состоянии поддерживать беседу, пили мы молча, правда недолго.

- А это ты хорошо придумала нарядиться пандой, - попытался сделать комплимент паренёк, прежде, чем навсегда скрыться в недрах стола.
Посмотревшись в поднос (кажется, я попутно уронила с него остатки бутербродов) и убедившись, что в прошлый раз до умывальника всё-таки не добралась, я подумала, что надо бы исправить эту досадную оплошность и решительно встала. И как я раньше не замечала, что в зале творится нечто невообразимое: стены ходили ходуном, пол кренился во все стороны, так и норовя поменяться местами с потолком, будто мы находились на лёгком судёнышке, попавшем в шторм. Остальные же люди этого почему-то не замечали, беспечно продолжая веселиться. Я, пробудив бдительность этих убогих отчаянным кличем «Полундра!!!», упёрлась руками в пол и продолжила свой путь на четвереньках. Кое-как добравшись до двери и вывалившись в тускло освещённый коридор, я перевела дыхание, и, держась за стену, потому что в коридоре тоже бушевал шторм, поплелась вперёд. Лестница материализовалась неожиданно, уж не знаю, откуда она вынырнула, но раз появилась, грех было не воспользоваться. Карабкаться пришлось долго: время шло, а лестница всё не кончалась и не кончалась, порой казалось, что я барахтаюсь на месте (а, может, и не казалось), и это восхождение, точнее восползание, продлится вечно. Когда, наконец, вместо очередной ступеньки руки нащупали пустоту, торжествующая радость моя не знала границ. Я выползла из чрева землянки с ликованием осуждённого на пожизненное заключение узника, совершившего побег из промозглого подземелья.

Свежий ночной воздух прохладой пахнул в лицо, проветривая захмелевшую голову. Низкая полная луна, как единый большой фонарь повисшая над крышами домов, заволокла село призрачной, молочно-белой сетью своего сияния. Я поёжилась - этот холодный, тревожный свет вызывал во мне беспокойство. Но всё лучше так, чем продираться в кромешной тьме: гулянье было в самом разгаре, посему на светящиеся окна домов в качестве ориентиров рассчитывать не приходилось. Я медленно брела по пустынной улице, снова и снова проигрывая в голове нашу встречу с Жозефом, представляла его взгляд, его улыбку, его голос. Казалось бы, эти воспоминания должны были сделать меня счастливой, но смутное чувство тревоги, возникшее при взгляде на луну, становилось всё сильнее. Когда из-за поворота показался забор тётиного дома с распахнутой настежь калиткой (разве мы её не затворяли?), под ложечкой так жалобно засосало, что я с трудом удержалась от того, чтобы не дать дёру.

Прежде, чем я успела поддаться необъяснимой панике, в глубине души блеснула вспышка негодования: «И чего это я должна бежать от собственного дома? Мне что, мало на сегодня приключений? Мне и так слава буйной алкоголички обеспечена, к чему ещё создавать себе репутацию параноика?» Подхваченная этим порывом, я шмыгнула в калитку и, быстро преодолев сад, взбежала на крыльцо. Оставалось только отпереть дверь и нырнуть под защиту толстых кирпичных стен, но уловленное краем глаза движение в дальней части сада привлекло моё внимание. Мне следовало бы насторожиться, но всё ещё не протрезвевшая голова и раздражение из-за только что пережитого приступа малодушия взывали к подвигам. Вооружившись забытой тётей на грядке с морковкой тяпкой, я осторожно, на цыпочках, прокралась поближе к источнику шума и притаилась за пышным кустом смородины.

Из окна и приоткрытой двери сарая нашей Бурёнки лучился дрожащий тусклый свет, а по рыхлой земле, в противоположную от коровника сторону, шумно пыхтя и тяжело переваливаясь с боку на бок, тащилась тучная, косолапая тень. Я всегда представляла Куяшское чудовище громадным мифическим монстром, слепленным из частей различных животных, от одного взгляда на коего кровь стынет в жилах. Пятящаяся же по саду задом наперёд сопящая неуклюжая тень не вызывала ничего кроме жалости и желания добить её, чтоб не мучилась. В виду того, что девушкой я была на редкость сердобольной, а тяпка - достаточно острой, чтобы гуманно упокоить чудище с первого удара, жить юродивому оставалось недолго - ровно столько, сколько ему потребуется, чтобы приблизиться ко мне на расстояние вытянутой тяпки. С гнусным ликованием маньяка, приметившего на пустынной дороге припозднившуюся красотку, я занесла тяпку над головой; дыхание стало мелким и прерывистым, зрачки расширились до предела, вырывая из ночи каждую былинку скудного света, обострившийся слух был напряжён до звона в ушах. Чудовище неумолимо ковыляло навстречу своей погибели…

- Ты уже закончил со следами? – Резкий, громкий шёпот вклинился в оркестр звуков ночи, нарушая гармонию разыгрываемой ими симфонии смерти. Луч света располосовал объятый сумраком воздух и выхватил из него силуэт чудовища. Я вздрогнула и глубже нырнула под спасительную сень веток, дабы появившаяся на пороге сарая тёмная фигура в шахтёрской каске со встроенным фонарём ненароком не скинула завесу тьмы и с меня. Я не могла разглядеть ни лица, не чётких очертаний человека, сорвавшего мой коварный, но благородный план, зато «чудовище» предстало передо мной во всей красе. Я сразу узнала этого плотного коренастого мужчину в бутафорских когтистых звериных лапах на руках и ногах: его громадный портрет в позолоченной раме уродовал стену над парадной лестницей библиотеки. Жидкие, сальные волосы, водянистые зелёные глаза с тяжёлыми, будто опухшими веками, кустистые, приподнятые по краям брови, создающие вечную маску удивления на лице, крупный курносый нос, тонкая линия губ, скрытая густым треугольником усов, - я всегда с отвращением смотрела на его портрет, полагая, что всему виной недостаток таланта у художника. Однако теперь, наблюдая Николя Версаля вживую, я поняла, что художник, напротив, был чрезмерно одарённым, раз сумел настолько облагородить его не слишком приятное лицо, удержавшись, тем не менее, от привнесения в портрет изрядной доли художественного вымысла. По неприглядности Николя картинный и в подмётки не годился Николя настоящему. На портрете он, по крайней мере, обладал не очень здоровым, но приятным жёлтоватым оттенком лица и не страдал никакими кожными заболеваниями. Я не знала, от какой болезни кожа становится настолько омерзительно серой и прозрачной, но решила обязательно выяснить и сделать от неё прививку.

- Нет ещё, - с лёгким акцентом проговорил Николя. – У тебя как дела?
- Кровь собрал, осталось сымитировать следы укуса, - известил его сообщник.
- Замечательно, а то благодаря тебе, я уже весь просвечиваюсь, - Николя сбросил «звериные лапы» и направился к сараю.
- Что поделать, мне понадобилось больше крови, чтоб показаться на приёме.

Оба мужчины скрылись в сарае, и окончания их разговора я не услышала. Все мои чувства кричали, что творится что-то недоброе, и сейчас самое время убежать, но я не позволила себя прислушаться к ним. Потому что я узнала голос второго злоумышленника. Им оказался ни кто иной, как Жозеф Версаль. Наплевав на глас разума, я бесшумно подкралась к сараю и жадно прильнула к щели в стене.

В неровном, мерцающем свете подвешенной под потолком каски различались оба правонарушителя и грустный, болезненно отощалый зад нашей Бурёнки. Жозеф стоял чуть поодаль, так, что я могла видеть его лицо. Мертвенно-бледное и осунувшееся, оно разительно контрастировало с обычным картинным великолепием Куяшского Аполлона. Николя стоял ко мне спиной, поэтому его лица я не видела. Впрочем, меня ни капли не расстраивал сей факт: от одного воспоминания о его обтянутом прозрачной кожей черепе передёргивало. Правая рука Николя была занесена к голове. Похоже, он что-то жадно пил.

- Отец, давай поужинаем дома, – взволнованно обратился к Николя Жозеф. – Хозяева могут вернуться в любой момент.
- Гулянье в самом разгаре – раньше полуночи никто не вернётся. Прекращай ныть и выжми из этой треклятой коровы побольше крови. Если меня увидят в теперешнем состоянии - проблем не оберёшься.
- Если я выкачаю ещё хоть чуть-чуть, животина отбросит копыта в ящик.
- Ну и что ж, спишут на кровожадность чудовища и заведут новую.
- Но я не хочу становиться убийцей!
- Сопляк! Дай сюда, я сам.
- Не дам, ты и так всё стадо вырезал, которое я на разведение купил.
- Ну и что?
- Это бесчеловечно!
- Бесчеловечно? Жожо, не смеши меня! Мы не люди - мы вамперлены!
- Но мы приехали сюда, чтобы снова стать людьми! Осталось только озёрного духа найти, так ведь?
- Найди, а потом поговорим.
- Да я только этим и занимаюсь с тех пор, как мы приехали. Уже всех по несколько раз проверил… Слушай, отец, а может ошибся ты?
- Нет. Куяш – озеро-прародитель. Без сомнений.
- То же самое ты говорил и про Лох-Несс.
- Меня ввели в заблуждение легенды о Лох-Несском чудовище. Но зато они же подали идею с чудовищем Куяшским.
- Отец!
- Послушай, Жожо, ты мне как сын, но иногда я начинаю уставать от твоих дурацких потуг казаться человеком. Мы – другие, смирись. Люди – наш корм.
- Неправда! - губы красавца судорожно подрагивали. Казалось, он вот-вот расплачется.

Я в оцепенении стояла у стены, наблюдая это напоминающее дешёвый голливудский ужастик действо. Резкие, порывистые спазмы хлестали мои онемевшие мышцы, но я не смела пошевелиться, чтобы расслабить их. Боль была необходима мне, дабы убедиться, что я не сплю, сохранить то хрупкое, зыбкое состояние, не позволявшее выпасть из реальности.

- Анна Кротопупс. - Мы с Жозефом одновременно вздрогнули от звуков моего имени и посмотрели на Николя.
- Из этой безмозглой мартышки выйдет отличный десерт. - Николя медленно смаковал каждое слово, будто поливая его со всех сторон ядом. - Сначала отрежу её длинный нос, чтобы раз и навсегда отучить от привычки совать его, куда не надо, затем воткну в отверстие соломинку и буду неспешно, растягивая удовольствие, посасывать её кровь…
- Прекрати! – Лицо Жозефа исказила гримаса боли, словно его внезапно рубанули по спине топором. – Это не смешно!
- О, нет, я не шучу, - в голосе Николя звучали насмешливо-торжествующие нотки, - У меня есть причина для её убийства, с которой не сможешь поспорить даже ты: из-за неё мы находимся под угрозой разоблачения.
- Чушь кошачья! Анечка весьма недалёкая девушка, она ни за что не догадается!
- А ей и не нужно догадываться, она сейчас стоит снаружи и подслушивает наш разговор.
Я судорожно встрепенулась всем телом, точно ошпаренная, и отшатнулась от стены. Шокированный, ослеплённый белой вспышкой потрясения разум ещё бездействовал, а ноги уже несли меня прочь. «Бежать!» - звенела каждая клеточка тела, вытесняя яркий колючий туман из головы. «Бежать!» - я развернулась в пружинящем прыжке в сторону калитки и… Николя с играющей на губах притворной приторно-ласковой улыбкой стоял прямо позади меня, раскинув руки, будто для объятий. Гипнотизирующий взгляд водянистых, бесцветных глаз ужалил меня, превращая в неподвижную, безвольную игрушку.
Я с ужасом смотрела в его глаза, осознавая, что мне больше некуда бежать. Неслаженная какофония ночных звуков опять слилась в зловещую симфонию смерти, на этот раз моей.