Благодаря папе рецептов антипохмельных коктейлей я знала предостаточно, но, как ни прискорбно, наутро голова раскалывалась так, что вспомнить ни один из них не удавалось. Посему пришлось смешать все выуженные из глубин памяти ингредиенты в один большой суперкоктейль, для верности заправив его настоем куяшской травы пополам с куяшским молоком. Получилось настолько неповторимо, что в конкурсе на самое гадостное пойло я бы бесспорно взяла гран-при.
читать дальше Заспанный, с забавно топорщащимися на затылке волосами, Ямато вошёл на кухню и молча опустился напротив. Выражение лица аспиранта явственно говорило о том, что мучается он не меньше моего.
- Хочешь? – с любезностью официанта элитного ресторана предложила свой кулинарный шедевр я. – Хорошо снимает головную боль.
- Скольких ты уже отравила в этой жизни? – задумчиво заглянув в протянутую кастрюлю, спросил он.
- Только свою ручную ящерицу, – честно призналась я. – Давно. Когда ещё только училась готовить.
- Тогда наливай.
- Что? И больше ни одного замечания по поводу моих в прямом смысле убийственных кулинарных способностей?
- Подумаю над этим, когда буду в состоянии. - Аспирант взял наполненный стакан.
- Ну как? – хозяйственно поинтересовалась я, заранее ожидая плевков и симулирования удушья.
- Второе место в конкурсе на самое гадостное пойло.
- Вообще-то я рассчитывала на гран-при.
- Попробовала бы стряпню моей сестры, не зазнавалась бы так.
- У тебя есть сестра? – Сама не знаю почему, но я, как ребёнок новой игрушке, радовалась каждой свежей подробности о лженаречённом. Возможно, дело было в том, что из-за нашей с тётей природной женской болтливости аспирант знал всю мою подноготную, в то время как для меня он оставался фигурой не менее загадочной, чем Жозеф или Николя.
- Да, сводная, - сухо откликнулся Ямато. – Лучше тебе о ней не спрашивать.
- Почему?
- Потому что всё равно не буду рассказывать.
- Вы не очень ладите?
Ямато, как и обещал, проигнорировал вопрос. Я надулась. Ну ладно, не хочет говорить по душам со своей милой лженевестой – сам напросился.
- Значит, тебя не развозит только от детского шампанского?
Аспирант поперхнулся коктейлем.
- Я вчера познакомилась с Коноплёй, - ответила на его немой вопрос я.
- Лучше, если сразу с ней и завяжешь. Дури в тебе и без того хватает.
- Я о твоём друге Коле. Почему ты не сказал, что кто-то ещё приехал в село?
- Сама могла бы догадаться. «Погодная сигнализация» на него среагировала.
- Какая ещё такая «погодная сигнализация»?
- Локальная метеорологическая дестабилизация, возникающая при вторжении в зону аномалии чужеродного элемента из внешнего контура.
Я уставилась на лженаречённого, как пещерный человек на реактивный истребитель.
- Крутой Куяш располагается на территории аномальной зоны замкнутого типа, - попытался разъяснить он. - Внутри этой зоны погодой управляет озёрный дух. Все, кто находится за пределами аномальной зоны, для духа чужеродные элементы. Когда новые люди пересекают границу контура в первый раз, возникает резонанс, вызывающий погодные аномалии. В твоём случае это был снег посреди лета, в моём – град, а недавно опять шёл снег. Догадайся почему.
- Из-за КБлагодаря папе рецептов антипохмельных коктейлей я знала предостаточно, но, как ни прискорбно, наутро голова раскалывалась так, что вспомнить ни один из них не удавалось. Посему пришлось смешать все выуженные из глубин памяти ингредиенты в один большой суперкоктейль, для верности заправив его настоем куяшской травы пополам с куяшским молоком. Получилось настолько неповторимо, что в конкурсе на самое гадостное пойло я бы бесспорно взяла гран-при.
Заспанный, с забавно топорщащимися на затылке волосами, Ямачо вошёл на кухню и молча опустился напротив. Выражение лица аспиранта явственно говорило о том, что мучается он не меньше моего.
- Хочешь? – с любезностью официанта элитного ресторана предложила свой кулинарный шедевр я. – Хорошо снимает головную боль.
- Скольких ты уже отравила в этой жизни? – задумчиво заглянув в протянутую кастрюлю, спросил он.
- Только свою ручную ящерицу, – честно призналась я. – Давно. Когда ещё только училась готовить.
- Тогда наливай.
- Что? И больше ни одного замечания по поводу моих в прямом смысле убийственных кулинарных способностей?
- Подумаю над этим, когда буду в состоянии. - Аспирант взял наполненный стакан.
- Ну как? – хозяйственно поинтересовалась я, заранее ожидая плевков и симулирования удушья.
- Второе место в конкурсе на самое гадостное пойло.
- Вообще-то я рассчитывала на гран-при.
- Попробовала бы стряпню моей сестры, не зазнавалась бы так.
- У тебя есть сестра? – Сама не знаю почему, но я, как ребёнок новой игрушке, радовалась каждой свежей подробности о лженаречённом. Возможно, дело было в том, что из-за нашей с тётей природной женской болтливости аспирант знал всю мою подноготную, в то время как для меня он оставался фигурой не менее загадочной, чем Жозеф или Николя.
- Да, сводная, - сухо откликнулся Ямачо. – Лучше тебе о ней не спрашивать.
- Почему?
- Потому что всё равно не буду рассказывать.
- Вы не очень ладите?
Ямачо, как и обещал, проигнорировал вопрос. Я надулась. Ну ладно, не хочет говорить по душам со своей милой лженевестой – сам напросился.
- Значит, тебя не развозит только от детского шампанского?
Аспирант поперхнулся коктейлем.
- Я вчера познакомилась с Коноплёй, - ответила на его немой вопрос я.
- Лучше, если ты сразу с ней и попрощаешься.
- Я о твоём друге Коле. Почему ты не сказал, что кто-то ещё приехал в село?
- Сама могла бы догадаться. «Погодная сигнализация» на него среагировала.
- Что ещё за «погодная сигнализация»?
- Локальная метеорологическая дестабилизация, возникающая при вторжении в зону аномалии чужеродного элемента из внешнего контура.
Я уставилась на лженаречённого, как пещерный человек на реактивный истребитель.
- Крутой Куяш располагается на территории аномальной зоны замкнутого типа, - попытался разъяснить он. - Внутри этой зоны погодой управляет озёрный дух. Все, кто находится за пределами аномальной зоны, для духа чужеродные элементы. Когда новые люди пересекают границу контура в первый раз, возникает резонанс, вызывающий погодные аномалии. В твоём случае это был снег посреди лета, в моём – град, а недавно опять шёл снег. Догадайся почему.
- Из-за Конопли, - потрясённо выдохнула я.
- Так быстро поняла? - с издёвкой восхитился аспирант. - Невероятно!
- Ну извини, в моём институте аномалистику не преподают, - обиделась я. - Мог бы и раньше рассказать про «погодную сигнализацию». Жалко что ли?
- Да, жалко. Времени.
- То есть, хочешь, чтобы я тебе помогала, но при этом не собираешь ничего объяснять?
- Пока проблем от тебя больше, чем помощи.
- Вот как? А я тут придумала, как невзначай расспросить Жозефа о вамперленах, – вконец разобидевшись, соврала я. – Но раз ты такой умный, сам попробуй его разговорить.
Я сложила руки на груди и надуто уставилась в окно. Повисло гнетущее молчание.
- Ладно, - налюбовавшись моим непреклонным профилем, пошёл на попятную фольклорист, – если ты этого действительно хочешь, я позволю тебе участвовать в исследованиях.
Его величество мне позволит, видите ли. Я презрительно фыркнула.
- Это расценивать как отказ? – с надеждой уточнил аспирант.
- Нет, - назло возразила я. – Меня устраивает твоё предложение. Только пообещай, что я стану полноправным членом команды, а не девочкой на побегушках.
Ямачо посмотрел на меня как учитель на первоклашку, попросившего обращаться к нему на «Вы» и по имени отчеству.
- Или так или каждый сам за себя, – отрезала я. - Попросишь о чём, даже пальцем не пошевелю. И шантажировать Версалями меня больше не надо – мы теперь в одной лодке и, если потонем, то вместе. Зато я могу тебя в любой момент из дома выпроводить, не забывай об этом.
- Ты мне угрожаешь? - Аспирант с трудом сдерживал улыбку.- Как мило.
- Думаешь, я шучу?
- Думаю, ты в команде. Хочешь пройти боевое крещение? - Не дожидаясь ответа, он шутливо откашлялся в кулак и тоном героев американских боевиков произнёс: - Добро пожаловать в спецотряд, солдат! Держите свой боевой шлем! - С этими словами лженаречённый перегнулся через стол и нахлобучил мне на голову опустевшую кастрюлю.
Эта внезапная выходка огорошила меня, но ещё больше – возмутила. Что ж, сам напросился.
- Есть, сэр! – протаранив своим бронированный кастрюлей лбом неудачно подставленный лоб аспиранта, злорадно отрапортовала я.
Напряжённо замерев в такой позе, мы испытующе сверлили друг друга взглядами. Впрочем, я тут же забылась и начала разглядывать в агатовых глазах аспиранта отражение своего носа. (Он действительно у меня такой большой или это только кажется из-за преломления?) Ямачо тоже не спешил отстраниться. Чувствую, так бы и стояли мы до вечера, как два сцепившихся рогами оленя, если бы в дело не вмешались остатки волшебного зелья, склизкой зелёной струйкой заструившиеся со стенок перевёрнутой кастрюли вдоль моей переносицы.
- С вас течёт, солдат, - озвучил процесс лженаречённый.
- Вашими стараниями, сэр – отозвалась я. – Слижите?
В следующее мгновение я с визгом отскочила к стене, потому как «сэр» действительно коснулся языком кончика моего носа.
- Сдурел что ли? Шуток не понимаешь?
- Сама же попросила. – Левый кончик губы аспиранта пополз вверх, предвещая одну из самых гадливых его ухмылок. – Только не говори, что я украл твой первый поцелуй в нос.
Чтобы хоть как-то скрыть свою приближающуюся по цвету к томату физиономию, я надвинула кастрюлю по самый подбородок. Ямачо прыснул. И представить не могла, что этот вечно всем недовольный эгоист умеет смеяться. А вот мне, напротив, хотелось плакать. Что если и мой суженый вот так же отреагирует, когда узнает, что я за двадцать лет жизни ни с кем ни разу не поцеловалась? Я же тогда умру со стыда на месте… Может, наловить в пруду «заколдованных принцев» и хоть на них потренироваться?

Стоило подумать о лягушках, как одна из них прискакала под окно моей комнаты. Поначалу я решила, что Вадька просто остановился у нашего дома по пути к своему – мало ли, шнурок развязался, – но когда я, пытаясь отвлечься от безрадостных мыслей, прослушала двухчасовой альбом Дины Беляны «На берегу моря» и снова выглянула в окно, он всё ещё в нерешительности мялся под нашим забором. Любопытство победило, и я, нехотя стащив наушники, вышла узнать, что ему нужно.
- Чего ошиваешься под чужими окнами? - едва дойдя до калитки, сварливо обрушилась на незваного гостя я.
- Вот. - Вадька, виновато опустив голову, протянул мне куцый веник.
- Санитарный день сегодня что ли? – Мой озадаченный взгляд скользнул по улице в поиске бригады уборщиков, организованной из жителей окрестных домов.
- Цветы это. Полевые. Жара стояла, вот они и подсохли, - смущённо пробормотал бывший поклонник. – Мириться давай.
Я обомлела.
- Сегодня что, первое апреля?
- Да нет, вроде, - вконец стушевался паренёк.
- А чего это ты тогда?
- Ну, я тут подумал, может оно всё того, враки, что о тебе толкуют, - Вадька сконфуженно пнул ногой камушек. - Может, оно, это, и не шалава ты вовсе.
- Поразительно! И как же тебя озарило?
- Ну… Сказали, что проверить можно.
- Это как же?
Готовясь к глумлению над новой революционной теорией по различению шалав и нешалав, я привела в состояние боевой готовности весь свой запас язвительности. Увы, извлекая из глубин сознания едкие боеприпасы, я на пару секунд утратила бдительность и не заметила, как лицо Вадьки вплотную приблизилось к моему. Когда я сообразила, что происходит, омерзительный слюнявый вантуз уже закончил орудовать на моих губах.
Душа, взвыв от отвращения, покинула осквернённое тело. Взмывая вверх, я увидела стремительно удаляющиеся дом, сад, пыльную дорогу и на ней две маленькие фигурки, одна из которых принадлежала мне. Затем, словно подброшенный мяч, влекомый назад силой тяготения душа замерла и начала своё стремительное падение. Впрочем, скорее всего, видение это было лишь вызванной шоком галлюцинацией, и потемнело в глазах у меня вовсе не от столкновения рухнувшей с неба души и тела.
- Ух ты! И правда застыла! – тем временем тараторил Вадька. – Люська сказала, что ты, точняк, целка ещё и вряд ли хоть раз целовалась. А я не поверил. А она говорит: «Да такую блаженную целовать себе дороже - от ужаса и окочуриться может». А я думаю: как такое возможно, раз у неё жених есть? А Люська говорит: «Я в журнале одном читала, что у китайцев запрет на рождаемость, так что они до свадьбы ни-ни. И тётка её подтвердила, что они в разных комнатах спят». А я говорю…
Вадька заткнулся, хватаясь за украшенную отпечатком красной пятерни щёку. Бурлящее во мне негодование потребовало не останавливаться на достигнутом, и я залепила симметричную пощечину на вторую половину лица, потом добавила обеими руками сверху по темечку, а когда паренёк, не удержав равновесия, упал, остервенело начала лупить его ногами. Из окрестных домов стали появляться истосковавшиеся по острым ощущениям пустозвоны. «Драка», - благоговейным шёпотом, словно имя не поминаемого всуе великого святого, сообщали друг другу они. Мне было всё равно. Я стала безжалостным чудовищем, уничтожавшим всё вокруг. Зверем, готовым порвать любого, кто встанет у него на пути.
Я так увлеклась осознанием своей первобытной сущности, что не заметила, как меня взяли под мышки, словно нашкодившего кота за шкирку, и понесли к дому. Лишь когда Ямачо опустил меня в прихожей, я нашла в себе силы прекратить молотить руками воздух и прислушаться к гласу рассудка. Тяжело сопя, я ждала, когда же аспирант что-нибудь скажет, чтобы с полным правом на их с Вадькой примере обличить мужскую половину человечества во всех смертных грехах, но тот молчал. Понемногу гнев отступил, и на смену ему пришла жалость к себе. Пришлось бежать в комнату и до захода солнца выводить из организма лишнюю влагу через глаза. Хорошо, что тёти не было дома, и не пришлось объяснять причину царящих в моей комнате душераздирающих рыданий. Она хоть и женщина, но вряд ли поймёт страдания затюканной ботанши из-за кошмарного первого поцелуя. Вряд ли вообще кто-нибудь поймёт…
Нарыдавшись вдоволь, я сползла с кровати к батарее и, завернувшись в занавеску, приготовилась забыться в объятиях Морфея, чтобы, проснувшись в такой неудобной позе утром, заглушить душевные страдания физическими.
- Уууууу! Уууууу! – разрушая безмятежное спокойствие сгущающихся за окном сумерек, раздался над ухом надрывный рыдающий голос. Мой.
Я подскочила на месте и завертела головой, отыскивая источник шума. Получилось не сразу, так как мешала мгновенно превратившаяся в ловчую сеть занавеска.
- Ууууу! Ууууу! – перед носом замаячила маленькая чёрная прямоугольная коробочка. Я следила за ней, как кошка за привязанным на верёвочку бантиком, совсем не обращая внимания на держащего её в руке человека. Лишь когда щёлкнула кнопка, и голос моего двойника оборвался, я подняла глаза.
- Что это?
- Диктофон, - воодушевлённо откликнулся аспирант. – Пришлось отлучиться ненадолго и пропустить самую интересную часть. Хорошо, что мы живём в век развития информационных технологий, и всегда есть возможность наверстать упущенное в записи.
Он снова нажал кнопку, и из динамика раздался мой голос, на этот раз в ускоренном писке. Если лжежених хотел посмотреть, как я проваливаюсь под пол от стыда, он определённо в этом почти преуспел.
- Отдай! – Он вздёрнул руку вверх, и я раздражённо цапнула пальцами воздух.
Садист, укоризненно цокая языком, покачал пальцем из стороны в сторону. Щёлкнула кнопка, и мой голос на диктофоне опять изменился, став низким и протяжным, как у пытающегося затрубить простуженного слона.
- Отдай! Отдай! – Я запрыгала вокруг аспиранта, словно шаманский колдун, исполняющий ритуальную пляску.
- Алле-оп! – Отступая назад, тот перебросил диктофон из одной вытянутой над головой руки в другую.
Я решила сменить тактику: закладывая очередной вираж, резко изменила направление, запрыгнула на оказавшуюся под боком кровать и, использовав её как трамплин, обрушилась на противника. Судя по треску, с которым мы повалились на пол, кресла-качалки у меня больше не было. Зато была куча новых синяков и трофейный диктофон. Ликующе гыгыкая, я отползла обратно к кровати и приступила к сладостному процессу стирания компромата. Ямачо, кряхтя, как древний старик, пристроился рядом.
- Вроде бы курица, а по весу - настоящий слон.
- Бе-бе-бе, – перекривляла аспиранта я.
- Так чем тебе не угодил наш крикливый сосед?
Едва вернувшееся хорошее настроение как ветром сдуло.
- Ты всё равно не поймёшь.
- Как скажешь, – на удивление быстро сдался Ямачо и, мгновенно потеряв ко мне интерес, занялся изучением свежих синяков. Даже обидно стало.
- Он меня поцеловал, - не выдержав, раскололась я.
- И всего-то? Ты избила парня за то, что он тебя поцеловал?
- Это был мой первый поцелуй! Тебе не понять, как много первый поцелуй значит для девушки.
- Если не хотела, зачем позволила?
- А что я могла сделать? Он набросился на меня прямо посреди улицы.
- Например, то же, что сделала с ним после.
- Тебе легко говорить. На тебя-то никогда похотливые идиоты не набрасывались.
Ямачо мрачно усмехнулся:
- Мой первый поцелуй был в десять лет. Похотливая идиотка, которую меня заставляли называть старшей сестрой, решила, что ей нужно практиковаться, чтобы не упасть в глазах бойфренда. Я отбивался, но она позвала свою жирную подругу, и они вдвоём привязали меня в батарее.
- Ничего себе, - воскликнула я с неподдельным ужасом, моментально забыв о собственных проблемах. – А я-то всегда переживала, что у меня нет братика или сестрёнки.
- Я завидовал всем, у кого их не было.
Мне с трудом верилось, что в мире существует человек, который может заставить Ямачо делать что-то против его воли. Ещё хуже получалось представить девушку, способную привязать его к батарее. Перед глазами сразу нарисовалась двухметровая культуристка в тигровом бикини. Её подругу моё воображение и вовсе превратило в прямоходящего медведя гризли.
- Чему улыбаешься? – прервал мои фантазии лженаречённый.
- Да так.
- Только попробуй кому-нибудь рассказать.
Я вновь показала ему язык.
Ямачо занёс руку, как будто для удара, но, когда я, ожидая оплеухи, зажмурилась, смиренно вздохнул и опустил ладонь мне на голову:
- Вижу, к тебе вернулось обычное скудоумие. Так держать.
Хоть слова эти и прозвучали, как оскорбление, я поняла, что за ширмой их грубости кроется желание подбодрить, а потому в ответ просто улыбнулась.

- Воркуете в темноту, голубки? – хитро улыбаясь, просунула в дверь голову тётя. – Уж простите, что мешаю, но к Анечке тут подружка пришла, Лючия.
- Какая ещё Лючия? – оторопела я. Уж не Преподобная Мика ли пожаловала под этим псевдонимом?
Не знаю к счастью ли или к несчастью, но загадочной Лючией оказалась не рыжая бестия с кадилом, а смазливая почитательница бананов и Жозефа.
- А где же Лючия? – заглянув под коврик в прихожей, с сарказмом осведомилась у Люси я.
- Я и есть Лючия! – радостно сообщила девица. – Здорово придумала, да? А то наш общий возлюбленный – Жозеф, ты – Аннет, а я одна какая-то Люся. Чем я хуже? Я тоже хочу иностранное имя.
- Лючия так Лючия, – пренебрежительно дёрнула плечами я. – Так зачем пожаловала?
- Ах, да, - спохватилась Люся, - пусть твой камикадзе отвяжет Вадьку от тарзанки. Он ужо час с ней вокруг дерева на одной ноге скачет, как звезда балета.
- Ну, так пусть и дальше скачет, если хочет. Ямачо-то тут причём?
- Дык он его к ней и привязал, за ноги.
- Как? Когда? – раздражение в моём голосе сменилось удивлением.
- Почём мне знать. Вадька вроде как с тобой мириться пошёл. А тут приходит соседка и говорит, что вы со своим его избили и привязали к дереву вверх ногами. Ну, мы разобрались, одну ногу вытащили, а на второй морской узел какой-то, не развязать. – Люся лениво зевнула. - Вот скачет теперь там, балерун недоделанный. Уж не знаю, что он учудил, но не на ночь же его там чудищу оставлять.
С трудом превозмогая желание рвануть наверх и расцеловать лжежениха, я опустила светящиеся радостью глаза.
- Так что с Вадькой-то делать-то будем? – напомнила о себе Люся.
- А вы поступите с ним, как Александр Македонский с Гордиевым узлом.
- Это как, - захлопала глазами девица, не знакомая ни с Александром, ни с Гордием, ни с его узлом.
- Разрубите пополам, – доходчиво разъяснила я.
- Вадьку?
- Узел!
- Вот ещё, из-за Вадьки тарзанку портить, – искренне возмутилась Люся. – Ладно, раз и ты не знаешь, как быть, пусть сам разбирается. Я сделала, что могла, теперь и спаточки можно идти.
Во мне даже сочувствие к бывшему поклоннику проснулось: не везёт ему на нас, девушек. Этой верёвки для него жалко, а уж я, после всего случившегося, и подавно пальцем не пошевелю.

Позже я узнала, что домой Вадька в тот вечер всё-таки добрался. Вместе с суком, который покончил жизнь самоубийством, не вынеся навязанной ему карьеры балетного станка. О поцелуе я старалась больше не вспоминать: убедила себя, что первым подарившем его мужчиной стал не Вадька, а лизнувший меня много лет назад в губы пёс по кличке Засранец. Так что вся эта история разрешилась довольно безобидно, и в моей жизни опять воцарился мир и покой. Увы, относительный и всего на несколько дней.

Странно, но даже в таком противоречащем чуть ли ни всем законам мироздания месте, как Крутой Куяш, жизнь могла течь своим чередом.

Лето подошло к концу, а капризная погода всё никак не могла определиться, какой сезон примерить на себя следующим: то она облачала село в жар сорокаградусного пекла, то укутывала рваными клочьями промозглого тумана, то спрыскивала противной, пробирающей до костей изморосью. Однажды небесная канцелярия даже сотворила снежный буран, из-за которого мне пришлось-таки заночевать на работе. Но в этот раз я была не одна: Пелагея Поликарповна тоже осталась, решив не переохлаждать свои подёрнутые первым артритом суставы. Вечерок выдался тот ещё. Владычица книгохранилища, доселе не утруждавшая себя задушевными беседами с единственной подчинённой, ни с того, ни с сего принялась выпытывать подробности моей скудной биографии. С меня разговор плавно перетёк на моих родственников, и, слово за слово, мы с начальницей составили генеалогическое древо рода Кротопупс. Тот факт, что вплоть до дедушки все мои предки по материнской линии – уроженцы Крутого Куяша, Пелагею Поликарповну почему-то несказанно обрадовал.
- В вас течёт благородная кровь, Кротопупс, - с напускной важностью сообщила она. – А поскольку я – хранитель традиций Крутого Куяша, мне придётся взять на себя бремя вашего надлежащего морального взращивания.

читать дальше

«Моральное взращивание» вылилось в то, что к моим служебным обязанностям добавился вдумчивый анализ выбранных начальницей книг, в основном эзотерических. Поскольку читать я обожала, данная необходимость меня ничуть не тяготила, напротив, она внесла приятное разнообразие в трудовые будни. Правда, чтобы разобраться в смысле особо сложных трактатов, мне порой приходилось засиживаться на работе допоздна. Но даже этот минус вскоре обернулся плюсом: темнело всё раньше, и начальница, очевидно, не желая нести ответственность за моё съедение Куяшским чудищем, настояла на том, чтобы я выполняла задания дома, взамен предложив сократить мой официальный рабочий день. Я с радостью согласилась и попросила разрешения приходить на работу попозже, дабы иметь возможность хоть немного восполнить силы после бессонной ночи, проведённой над книгами. Сначала Пелагея Поликарповна отказала, но после недолгих уговоров пошла на попятную, признав, что с недосыпа я и правда похожу на частично воскресшего мертвеца, для серьёзной, вдумчивой работы не пригодного. Так как вину за прогул я уже искупила, в срок проверив все книги на наличие библиотечных штампов, мы вернулись к прежнему уговору: я должным образом исполняю свои служебные обязанности, а начальница закрывает глаза на мои опоздания.

Увы, как только я стала приходить в библиотеку позже, конец пришёл не только бесчеловечным побудкам, которые мне устраивал лженаречённый, но и нашему с Жозефом общению. Лишь раз, запоздало спеша на работу, я столкнулась с ним в дверях.
- Салют! - просиял тогда Куяшский Аполлон, и, выслушав ответное приветствие, сокрушённо добавил: – Жаль, что у тебя так поздно смена начинается, даже поболтать некогда.
- Что поделать... А ты домой уже?
- Да. Крови с ночи не пил, скоро кожа сереть начнёт. У меня, конечно, есть с собой доза на всякий пожарный, но её ж разогреть где-то надо, она у нас только тёпленькая усваивается.
- Может, на батарейке разогреешь? – с наигранной любезностью поглумилась я.
- Да не. - Жозеф, как всегда, воспринял мои слова предельно серьёзно. – Боюсь, свернётся. Лучше домой пойду, у нас там специальная фиговина есть.

Устройство «фиговины», наверняка, заинтересовало бы Ямачо, но так и осталось загадкой для нас двоих: в тот день Куяшский Аполлон спешил, а вставать пораньше ради того, чтобы помочь лженаречённому, я не собиралась из принципа. Вот если бы он изначально вёл себя достойно и, вместо того, чтобы стращать меня Версалями, попросил по-хорошему…

Впрочем, аспирант и его исследования меня вообще теперь мало волновали, ибо случилось прекрасное: я подружилась с Бадей и её лучшей подругой, улыбчивой девушкой по имени Ляля. Они обе оказались замечательными людьми, а Бадя к тому же, как выяснилось, разделяла моё увлечение творчеством Дины Беляны. Мне больше не приходилось слушать любимую исполнительницу украдкой за закрытыми дверями комнаты (тёте «скуление» певицы напоминало о голодном послевоенном детстве, а лженаречённый и вовсе грозился выбросить любой предмет, из которого раздастся Динин вой). Теперь мы с подругами нередко, расположившись на живописной лужайке, уминали разную вкуснятину под волшебные звуки Беляниного пения.

- Хорошо-то как, - блаженно вздохнула я как-то раз, во время одного из таких походов, когда мы с Лялей, лениво уминая бутерброды, наблюдали, как Бадя носится по лугу с сачком для бабочек.
- Точно, - поддержала меня девушка.
- Бесконечно можно смотреть на три вещи: как горит огонь, как течёт вода и как ловит бабочек Бадя, – пошутила я.
Ляля опустила голову, и курчавая копна коротких медового цвета волос затряслась от смеха. Я же, чуть не расплакавшись от счастья, ещё раз мысленно поблагодарила судьбу за то, что наконец-то появился человек, оценивший моё чувство юмора. Хотя, как ни досадно признавать, благодарить мне следовало не судьбу, а ниспосланного ей лжежениха. Будучи домоседкой, я не выбиралась никуда, помимо работы. Бадя же была слишком занята обязанностями старосты села. Собственно, эти обязанности её в наш дом и привели: как глава Крутого Куяша девочка считала своим долгом лично поприветствовать нового поселенца в лице аспиранта. (Меня, правда, в своё время такой чести не удостоили, но я не обижалась.) Несмотря на всю подозрительность и нелюбезность, с которой её встретил новичок, девочка, мечтательно проворковав, что его приезд наверняка привнесёт в скучную деревенскую жизнь много нового и интересного, предложила нам всем стать друзьями. Фольклорист сим предложением побрезговал, зато мы с Бадей с тех пор стали не разлей вода. Думаю, теперь я была ей даже ближе, чем Ляля, хотя эту милую, заботливую девушку такой поворот ни капли не расстроил. Напротив, она обрадовалась, что её лучшая подруга привязалась к кому-то, помимо неё.

- Твоя дружба очень помогает Баде. Когда ты рядом, она позволяет себе расслабиться и побыть обычной маленькой девочкой, - рассказывала Ляля, с умилением глядя на размахивающую сачком кроху. – Бадя, конечно, гений, но груз, который она на себя взяла, превосходит её возможности. Она пытается скрывать свои чувства, но я-то вижу, как ей на самом деле тяжело…
- А почему она вообще стала старостой?
- Ты же слышала, что родители Бади безумно богаты? Они выкупили для неё это село. Надеялись сделать для дочери что-то вроде помещицкого имения. В будущем ей предстоит управлять огромной компанией, так что роль старосты Крутого Куяша - хорошая тренировка.
- Ого!
- Надеюсь, то, что я рассказала о Баде, не отвратит тебя от неё? – спохватилась Ляля. - Мне бы хотелось, чтобы мы и дальше продолжали общаться как обычные деревенские девушки.
- О чём речь? – возмутилась я. Разве такая мелочь, как разница в социальных статусах, могла отвратить меня от подруги? Время, проведённое с Лялей и Бадей, казалось волшебным сном. Привыкшая к одиночеству и непониманию, я всегда считала возможность водить дружбу с людьми, разделяющими мои взгляды, неосуществимой мечтой. Но теперь эта мечта воплотилась в реальность: они были рядом, мои первые близкие подруги, и мы могли болтать сколько душе угодно.

Благодаря поддержке Бади и Ляли, я с лёгкостью пережила даже дурную славу, свалившуюся на меня из-за Ямачо: наш с ним и Вадькой якобы любовный треугольник на некоторое время стал главной сплетней села. Причём, как ни возмутительно, жертвой в этой ситуации выставили Вадьку. Мол, испорченная городская девчонка поматросила и бросила наивного деревенского дурачка ради брака с богатым иностранцем.

Ситуация усугубилась, когда парочка особо назойливых кумушек, подкараулив аспиранта, выведала у этого недоговаривающего правдолюба, что познакомились мы в Интернете (или «по компутеру», как судачили позже), впервые встретились в ту же ночь у меня дома, а уже на следующий день он сделал мне предложение. После сего чистосердечного признания, переходящая из уст уста фраза: «А по виду и не скажешь», тенью следовала за мной, куда бы я не направлялась. Молодые же парни, напротив, стали смотреть на меня с уважением. Мол, раз захотел жениться сразу после личного знакомства - девка своё дело знает. Хорошо, что хоть подкатывать с непристойными предложениями никто не осмелился.
Бурление сплетен поутихло, лишь когда несчастный Ромео, не в силах больше выносить соседства изменницы-Джульетты, убежал зализывать раны к своей бывшей девушке, славившейся, как говорили, достойной меня распущенностью. И опять все принялись жалеть Вадьку, провозглашая его невинной овечкой, заблудшей в нору очередного коварного волка.
Окончательно всеобщий интерес к моей личной жизни увял с наступлением осени, ибо у любителей почесать языками появилась куда более важная тема для перетирания: грандиозное гуляние, которое готовила Бадя. Главным предметом словесных баталий выступал повод сего торжества: одни считали, что грядёт Праздник сбора урожая, другие настаивали, что отмечаться будет День села. И лишь одна я знала, что заблуждаются и те и другие. На мой вопрос о поводе Бадя легкомысленно заявила, что он в таких вещах – дело десятое, и, прежде чем приступить к обдумыванию мелочей, нужно завершить приготовления, коих, по её словам, предстояло немерено.

За полторы недели до назначенной даты выяснилось, что, несмотря на помощь Ляли, дело спорится очень медленно и, чтобы завершить всё к сроку, придётся набирать волонтёров. Я тут же предложила свою кандидатуру, в ответ на вопрос о работе соврав, что уже взяла недельный отгул. Самое удивительное, воплотить ложь в реальность удалось без труда. Всё, что от меня потребовала Пелагея Поликарповна: каждый день заглядывать в библиотеку, дабы отчитаться по очередной книге из списка воспитательной литературы. Разбавлять приятные предпраздничные хлопоты в компании лучших подруг чтением нудной эзотерики не хотелось, посему я решила расправиться с недельным нормативом ещё до начала отпуска. И всё бы хорошо, но на пути моём возникло непреодолимое препятствие: испепеляющая жара, накрывшая село в выходные.

Я сидела за кухонным столом, положив мокрое от пота лицо на закрытую книгу, последнюю из списка, и, как назло, самую толстую. Долгие восемьсот страниц микроскопического текста, в котором автор скрупулёзно анализировал мыслительный процесс, а затем на основании каких-то невразумительных умозаключений делал вывод о том, что мысль материальна, я уже осилила. Оставалась самая малость: пятидесятистраничный раздел под интригующим названием «Практическая часть». Как ни прискорбно, приступить к его прочтению оказалось выше моих сил. Я оторвала голову от стола, лишь когда ставшая невыносимой жажда победила усталость. На последнем издыхании я подползла к холодильнику, но попить не удалось – ранее сунутый в морозилку компот превратился в кусок льда. Чтобы ускорить смену напитком агрегатного состояния, я заключила кастрюлю в свои жаркие объятья. Процесс пошёл, но всё равно очень медленно. Зато, благодаря исходившей от кастрюли прохладе, уже через пару минут я взбодрилась настолько, чтобы заставить себя вновь открыть книгу.
Практическая часть представляла собой набор упражнений по материализации мыслей. Если верить составителю учебника, при должной практике я могла вызвать к жизни любое порождение своих фантазий. Для этого мне предлагалось как можно отчётливей представить вожделенный объект, а, если мысленно воспроизвести доподлинный образ не удаётся, запечатлеть его на бумаге и долго гипнотизировать взглядом. Я решила не мелочиться и опробовать метод, нарисовав самое необходимое мне в этой жизни существо - своего Прекрасного Принца. Стремясь выразить на лице Господина Совершенство все присущие ему положительные качества, я так расстаралась, что тот сделался похож на тролля, страдающего мучительным запором. Разумеется, замуж за человека, хоть отдалённо напоминающего написанную мной картину, я не пошла бы даже под угрозой расстрела. Посему, покончив с рисованием, я приступила к изучению других способов материализации своих мыслей, увы, оказавшихся ещё более сложными и запутанными. Трактат закончился как-то внезапно и на самом интересном месте. Разочарованно фыркнув, я отложила книгу и мстительно поставила на портрете так и не материализовавшегося тролля жирный крест. А вот выкинуть рисунок рука не поднялась – всё-таки почти час на него убила – посему, выведя под перечёркнутым монстром надпись: «Ямачо вход воспрещён», я прикрепила листок на дверь своей спальни.

Модель портрета вернулась лишь на закате.
- Есть кто дома? – донёсся из коридора её усталый голос.
- Угу, - в изнеможении полулёжа на кухонном столе, промычала я. – А тебя где носило по такой жаре?
- Где обычно. – Аспирант изнурённо зевнул и, не дожидаясь дальнейший расспросов, уполз наверх.
Не удержавшись, я последовала за ним: уж очень хотелось увидеть, как он отреагируют на карикатуру. Увы, к тому времени, когда ослабшие от жары ноги донесли меня до последней ступеньки, фольклорист уже скрылся за дверями своей комнаты. Сперва я решила, что он проигнорировал мой шедевр, но, бросив взгляд на рисунок, обнаружила на нём дополнение в виде залихватски перекинутой через плечо тролля косы. Зло скомкав портрет, я ворвалась в комнату лженаречённого, да так и замерла с возведённой для броска рукой.
- Почему у тебя так прохладно, хотя во всём доме невыносимая жара?

Фольклорист загадочно ухмыльнулся.
- Это нечестно! Давай меняться комнатами!
- Не поможет. Впрочем, если ты хорошо попросишь…
- Умоляю! - Не дожидаясь, пока он скажет, о чём именно следует простить, я бухнулась на колени. – Ещё пара часов в этом аду, и я помру в расцвете лет.
Мимика у Ямачо была не то, чтобы богатой, но на редкость выразительной. Вот теперь, например, по его лицу я со стопроцентной уверенностью могла сказать: мне только что поставили диагноз «белая горячка».
- Алкогольного ничего не пила, - оскорблённо выпалила я и, немного подумав, добавила: - Только, разве что, компот. Он немного подкис на жаре.
Выражение лица аспиранта опять сказало всё за него.
- Да, не спорю, мозги тоже изрядно подкисли, - подтвердила я. – Так ты мне поможешь?
- Пошли, - обречённо согласился он.
Я ожидала чего угодно. Например, что Ямачо поставит мне в комнату портативный кондиционер или протянет от холодильника специальную трубу, но то, что он учудил, не лезло ни в какие ворота.
- Ты ведь меня разыгрываешь? - с нервным смешком уточнила я, наблюдая за тем, как без пяти минут кандидат наук ставит на странную пентаграмму, до этого начертанную под моей кроватью, блюдечко с молоком.
- Отнюдь. – Аспирант поднялся с корточек и с чувством выполненного долга отряхнул руки. – Готово.
- И что мне теперь делать? – с сарказмом вопросила я. – Исполнить вокруг этой композиции шаманскую пляску с бубном?
- Пляску с бубном лучше исполни во дворе, – посоветовал фольклорист, уже стоя в дверях, - нашей мессии не помешает помощь в борьбе с упырями.

Как ни странно, нелепый метод Ямачо подействовал и спустя пару часов по комнате расползлась спасительная прохлада. Однако вместе с тем в спальне стало как-то жутковато. Я долго не могла заснуть из-за ощущения, что нахожусь не в тётином доме, а в чьём-то семейном склепе. Когда же дрёме таки удалось затащить меня в свой омут, я увидела на удивление красочный, реалистичный сон, в котором играла с оравой весело тявкающих полуразложившихся собак.
Несколько раз проснувшись в холодном поту, я, наконец, не выдержала и потащилась в соседнюю комнату. Стук в дверь не возымел эффекта, потому я с чистой совестью вломилась в спальню лженаречённого и, уже не опасаясь разбудить тётю, громко позвала его.
- Умм? – после третьего оклика сонно отозвался Ямачо.
- Что ты сделал с моей комнатой?
- В смысле?
- Там холодно, как зимой в подвале, а ещё мне всю ночь снятся какие-то зомбопёсики.
- Собаки? – изумился лженаречённый. – Удивительно.
- Что тут удивительного?

- Момент. - Аспирант откинул одеяло, поёжился и, спешно натянув джинсы, подошёл к столу. Я на секунду зажмурилась, ослеплённая вспыхнувшим светом, а затем, спохватившись, смущённо одёрнула свои короткие – всего до колена - пижамные панталоны в цветочек. Линялая папина майка с логотипом «Спартак - чемпион» вроде бы не просвечивала и выглядели прилично. На майке Ямачо, кстати, тоже был изображён силуэт человека с мячом, так что со стороны мы походили на футбольных фанатов, собравшихся на тайное совещание. Впечатление это усиливал и приглушённый голос, которым заговорил фольклорист:
- Та пентаграмма притягивает фантомы недавно издохших домашних животных. Электроволновые двойники мертвецов имеют отрицательную температуру. За счёт этого температура в помещении, где концентрируются фантомы, также понижается. Но то, что ты почувствовала их присутствие, весьма странно. Даже я ничего не ощущаю, хоть и умею проводить обряд призыва.

От шока я смогла заговорить не сразу.
- Ты…ты… призраков умеешь вызывать?
- Да, но на это в той или иной степени способен почти каждый человек. Вот твой случай куда интересней. У тебя в роду был кто-нибудь необычный?
- По папиной линии нет, а по маминой… По маминой у нас все странные. Вот взять хотя бы фамилию эту дурацкую, которая даже от матерей детям передаётся и которую менять не разрешается.
- Кротопупс?
- Да.
- Здесь в Куяше, смотрю, вообще в моде «звериные» фамилии.
- Угу. Это, вроде, как признак древности рода, принадлежности к местной элите. Мои предки по маминой линии, например, к военному сословию принадлежали. У нашего рода даже герб свой есть: крот, восседающий на крестовине меча, пронзающего кучу поверженных врагов. Глупо, да?
- Отнюдь. В этом определённо есть смысл.
- В вооружённом кроте?

Ямачо посмотрел на меня, как на последнюю идиотку:
- Иди спать.
- Не могу, пока в моей спальне резвятся дохлые собаки.
- Здесь вообще-то тоже.
Стоило осознать слова лженаречённого, на коже выступили мурашки.
- Как насчёт обряда экзорцизма? – с надеждой спросила я.
- Обратись к преподобной Мике. Вон она под окнами шастает.
- Шутишь?
- Серьёзно. - Аспирант демонстративно помахал рукой в окно. Клянусь, секундой позже с улицы донёсся лязг кадила.
Не помня себя от ужаса, я подскочила к столу и выключила настольную лампу.
- А по-моему ты зря её боишься, - флегматично рассудил фольклорист. – После того случая с кадилом наша мессия поняла, что у вас с ней много общего и…
- Спокойной ночи! – раздражённо оборвала его я и, гордо вздёрнув подбородок, продефилировала в коридор, напоследок негромко – чтобы не разбудить тётю – но довольно ощутимо хлопнув дверью.

Остаток ночи я провела в чулане под лестницей, на всякий случай очертив вокруг себя мелком от тараканов круг. Если верить «Вию» Гоголя, сей нехитрый ритуал должен был защитить меня от нечисти. Помогло или нет – не знаю, но до рассвета потусторонние силы меня не беспокоили.
Ночные страхи поблекли с наступлением утра, а потом и вовсе забылись: приготовления к осеннему гулянью отнимали столько сил, что на бессонницу их уже не оставалось.

Своё первое не проспанное утро я мечтала встретить, как моя любимая сказочная героиня Золушка в одноимённом диснеевском мультфильме: проснуться под пение птиц (я предусмотрительно поставила в качестве сигнала будильника самую голосистую из них - петуха), а затем, насвистывая красивую мелодию (из репертуара Дины Беляны, разумеется), заправить кровать и принять душ. Удалось мне только последнее, да и то, без музыки и супротив собственного желания.

Мне снился странный сон: бушевал шторм, мы с Жозефом стояли на иссекаемом буйными волнами утёсе, я пыталась открыть свои чувства, но, сколь не силилась, с губ слетало только визгливое кукареканье. А потом раз – и огромная волна смывает меня с утёса, два – и я уже сижу на кровати мокрая с ног до головы.

читать дальше

- Ку-ка-ре-ку… - всё ещё балансируя где-то на грани между сном и явью, рассеянно пробормотала я.
- Как будто до этого кто-то сомневался в курином происхождении твоих мозгов, - отбрасывая пустое ведро в сторону, презрительно скривился Ямачо. – Подъём, начинка для шаурмы!
- Кто поздно встаёт, тот проспит и в шаурму не попадёт, - обиженно пробормотала я. - Решил утопить неугодную невесту в собственной постели?
- Все претензии к твоей тёте. Я предлагал поджечь кровать.

Я испуганно подтянула к лицу мокрое одеяло. Лженаречённый с напускным отчаянием закатил глаза и покинул комнату, оставив меня наедине со своими думами и катающимся по полу ведром.

Глубоко вздохнув, я отогнала навязчивую мысль, что бездна бездну призывает, и, раз день не задался с самого утра, дальше всё будет только хуже. Надо пытаться искать во всём положительные стороны: окатили водой - зато поднимусь рано, успею привести себя в порядок и спокойно позавтракать. А чтобы расправиться с предрассудками, сейчас вот возьму и начну день заново: лягу на кровать, закрою глаза на минутку, притворяясь спящей…

Второе ведро мало того, что было объёмней как минимум вдвое, так ещё и выплеснутую из него воду, казалось, любовно охладили в морозильной камере.
- Поразительно, - выдохнул Ямачо, наблюдая, как я, уподобившись сверзившейся в лужу личинке, беспомощно трепыхаюсь средь насквозь мокрого постельного белья.
- Я только на минутку прилегла!
- А потом повторила это сорок раз?
- Что-о? – Я с ужасом воззрилась на циферблат будильника, неумолимо сжимавший угол между минутной и часовой стрелкой. Как, как такое могло произойти? Я ведь закрыла глаза всего лишь на мгновение, мне даже присниться ничего не успело!
- Подъём, подъём! – не дал мне захлебнуться в водовороте паники командный голос лжевозлюбленного, сопровождаемый грохотом ударяемых друг о друга ведер. – Будучи мокрой курицей в прямом смысле, совсем не обязательно становиться ей и в переносном.

Я проглотила шпильку, разумно решив, что над тем, какое животное (гнусное и отвратительное) напоминает мне этот садист я подумаю позже. В данный же момент нужно мобилизовать все силы на то, чтобы уложить в пять минут сборы, обычно занимающие как минимум полчаса, и поставить новый мировой рекорд в забеге на дистанцию «тётин дом – библиотека».
Несмотря на все старания, прошло долгих двенадцать минут прежде, чем я в более-менее человеческом виде вылетела из калитки. Шансов добежать до работы вовремя не оставалось никаких. В пору было начинать ритуально заламывать руки и молить о чуде. Так бы я, пожалуй, и поступила на радость выскользнувшему вслед за мной в ожидании зрелищ Ямачо, если бы внимание моё не привлёк тонкий стан Вадькиного велосипеда, игриво поблёскивающий редкими незаржавелыми участками. Неожиданный подарок судьбы так обрадовал меня, что я совершенно не подумала, почему хозяин бросил многострадальное транспортное средство на улице, вместо того, чтобы, как обычно, завести на свой участок. Не теряя ни минуты, я водрузилась на стального коня и, оттолкнувшись, налегла на педали. Они поддались с трудом, но, к счастью, дорога шла под гору, и транспортное средство успешно набирало скорость само. Вернее, к несчастью…

Я не отчаялась, когда прямо по курсу возник столб, а на попытку повернуть руль велосипед, недовольно дребезжа, отрицательно замотал передним колесом. Я не отчаялась, когда сзади раздался крик: «Тормози!», а всё, что я смогла сделать – провернуть совершенно не сопротивляющиеся педали на несколько оборотов назад. Чувство безнадёжности захлестнуло меня лишь когда переднее колесо с глухим ударом запечатлело страстный поцелуй на бетонной глади столба и неведомые силы, выдернув меня из седла, с молниеносной быстротой стали приближать мой многострадальный лоб к твёрдой серой поверхности.

Прежде, чем я успела попрощаться с жизнью, другие не менее таинственный силы приподняли меня над стальным конём и резким рывком увлекли назад. Словно в замедленной съёмке я видела, как кренится и заваливается на бок Вадькин велосипед, в то время как мои болтающиеся в воздухе ноги описывают окружность на фоне скользящего перед глазами пейзажа деревенской улицы.

Провернувшись по инерции вокруг своей оси, Ямачо остановился и разомкнул сцепленные под моей грудью руки. До чего же радостно было вновь ощутить под ногами (целыми!) твёрдую землю. Вадькин велосипед пронзительным лязгом известил об окончании своего падения, будто пытающийся привлечь всеобщее внимание трагический актёр. А ведь сейчас на этой груде металлолома могла покоиться я…
- Ненормальная! – без доли обычной язвительности накинулся на меня спаситель. - Жить надоело?
- Не очень! Спасибо! – тоже почему-то с упрёком накричала на него я и, успокоившись, примирительно добавила: - Вернёшь велосипед на место?
Задумчиво скрестив руки на груди, аспирант осмотрел нежащуюся на солнышке груду металла и недовольно цокнул языком. В принципе, я и сама догадалась, что логичней будет сдать железного коня на металлолом, как это, видимо, и планировал сделать хозяин.

Ямачо слегка потеребил падшего и лишь подтвердил мои опасения, явив в одной руке отвалившийся руль, в другой – колесо. Я придирчиво оглядела своего спасителя с ног до головы: изящный круглый щит прижат к груди, боевая рогатулина наизготове, - очень стильно, эдакий гладиатор эпохи постмодернизма. Высшие силы, видимо, решили, что грех мне любоваться сим дивным зрелищем в одиночку, ибо сначала со стороны Вадькиного дома в нашем направлении низвергся водопад непечатных ругательств, а потом и сам хозяин велосипеда. В противовес «гладиатору», Вадька, облачённый в застиранную майку-алкоголичку и болтающиеся на бёдрах семейнотрусоподобные шорты, в плане эстетики являл собой зрелище весьма посредственное.

- Ааа, - возопил Вадька, - отомстить мне решила?! Натравила на меня своего китаёзу! Я знал, я насквозь тебя видел, шалава мстительная!
Потерпевший почему-то предпочёл держаться от вооружённого останками велосипеда воителя подальше, обратив свою тираду на безоружную и беззащитную меня. «Гладиатор», однако, не упустил проскользнувшее в Вадькиных словах нелестное определение в свой адрес, и, весьма недвусмысленно поигрывая рулём, начал подступать в его направлении.
- Не знаю, что она тебе наговорила, но всё это ложь! – уже куда менее уверенным тоном продолжал Вадька, отступая за мою спину. – Она тебе врёт! Она тебе со всеми тут рога наставляла! И со мной в первую очередь! Но я-то не знал ничего. Я…я…

Он испуганно заскулил, как ужаленный пчелой щенок, и закрыл голову руками. Ямачо укоризненно цокнул языком, сверху вниз созерцая дезертировавшего без боя противника. Мне даже жалко соседа стало. Фольклористу, очевидно, тоже, ибо вместо того, чтобы наглядно продемонстрировать пареньку, как те, кто обзываются, становятся такими, кто сам так называется, он уступил тому свои трофеи: велосипедный руль сунул за шиворот, а колесо впихнул в руки, попутно придавив им Вадьку к забору. После этого он с довольным «ну и у кого тут теперь рога?» видом осмотрел сотворённую композицию и, процедив сквозь зубы что-то не то по-японски, не то просто нечленораздельно, удалился.
Вадька не шевелился, лишь дрожащие губы и выпученные, направленные в никуда глаза выдавали в нём живого человека, а не скульптуру «Неудачно женатый капитан дальнего плавания». Я придирчиво оглядела новоиспечённый монумент. Определённо, в художественном вкусе Ямачо не отказать, но это всё-таки не высокое искусство. Задумчиво поковырявшись в обломках велосипеда, я выудила оттуда и водрузила Вадьке на макушку седло – вот теперь, если не Пикассовская «Голова быка», то очень на неё похожая скульптурная композиция получилась. Учись, мой приземлённый японский друг!

На работу я безбожно опоздала, но вид мой, вероятно, так красноречиво демонстрировал все беды и лишения, коих я натерпелась, добираясь сюда, что Пелагея Поликарповна ограничилась жёстким выговором. Чтобы очистить своё запятнанное прогулом имя, мне было поручено до конца месяца пролистать все тома из полного собраний сочинений Ленина на наличие оставленных нерадивыми читателями рисунков и неприличных слов, а также проверить, не затесалось ли на полках книг без библиотечного штампа. Так как второе задание предусматривало перелопачивание всего собрания книгохранилища, я решила отсрочить муки, занявшись первым. Естественно, ни одного не то, что неприличного – приличного слова на полях бумажных мастодонтов не обнаружилось – в наше время подобную книгу человека открыть не заставишь, даже ради того, чтобы в ней порисовать.
Расправилась с поручением я быстрее, чем рассчитывала: за каких-то полтора часа. Теперь от завершения каторги меня отделяла только проверка штампов. Следовало бы тут же за неё и взяться – до конца августа оставалось меньше двух недель, - но подобной исполнительности воспротивился оставленный без завтрака желудок: заручившись поддержкой воображения, он превратил стеллажи в исполинские, сплошь уставленные аппетитными бутербродами холодильники. Истекая слюной, я схватила первый подвернувшийся под руку «сэндвич» и позорно дезертировала на второй этаж, надеясь отвлечься от мыслей о пище съедобной пищей духовной.

В читальном зале, как обычно, было так же людно, как в очереди за протухшей колбасой. Меланхоличным, призванным подчеркнуть мою вселенскую печаль о падении культурного уровня нации взглядом я обвела немногочисленных энтузиастов, которых сегодня оказалось целых трое. Один, укрывшись с головой плащом, дрых на мягком диванчике в дальнем конце зала, другие двое, парень и девушка, сидели за соседними столами, явно больше увлеченные друг другом, нежели книгами. Меня сия ситуация возмутила по двум причинам. Первое – девушка, хищным, томным взглядом уставившись на молодого мужчину, вульгарно облизывала банан. Второе – этим мужчиной был Жозеф, и он, казалось, ничего не имел против подобных знаков внимания. Я вся вскипела: устроили, понимаешь, бордель в моей затюканноботанской цитадели!

- В читальный зал с едой запрещено! – перегородив девице обзор, негодующе рявкнула я.
- Не будь злюкой, - обиженно захлопала глазами та. – Уже и бананчик пожевать нельзя. Хочешь? На, я не жадная.
Девица извлекла из-под стола целую гроздь аппетитных плодов и начала отделять один.
- Конфисковано! – выдернув бананы из её рук, тоном школьной учительницы отрезала я. – Вон отсюда! И если ещё раз с едой увижу!..

Я погрозила нарушительнице пальцем и, с трудом удерживая слюнки, стала ждать, пока она покинет помещение. Девица не торопилась: сперва эротичным жестом поправила своё баклажанового оттенка каре, затем плавно стала подниматься, стараясь каждым движением продемонстрировать Жозефу достоинства собственной фигуры. Хвастаться там, на мой взгляд, было особо нечем: пышные формы брюнеточки шли в комплекте с не менее пышной, хотя и выгодно утянутой корсетом, талией, а ноги по степени кривизны могли потягаться с Вадькиным велосипедом. Наконец «красотка» закончила свой променад до двери и я уж, как ворона из басни, собралась, куда-нибудь спокойно взгромоздясь, позавтракать экзотическим уловом, но…

- Псссссс! – раздался громкий призывный шёпот.
Я обречённо оглянулась и встретилась взглядом со светящимися радостью глазами Жозефа. Ирония судьбы жестока: стоило мне перестать желать всеми фибрами души наткнуться на Куяшского Аполлона в библиотеке, как это случилось. Стоило мне прекратить мечтать о разговоре с ним и начать грезить о бананах, как он сам стал на этот разговор напрашиваться. И почему из всех законов мироздания на мне исправно работает только закон подлости?
- Привет, красавица, - ослепительно улыбаясь, подмигнул мой кровососущий друг.
Надо же, как недосып красит девушку! Ещё недавно была затюканной ботаншей, а тут раз – и преобразилась. Интересно, что же превратило меня в эдакую прелестницу: отёкшие веки или залегшие под глазами тени?
- Привет, Ёся, - с издёвкой, которую Жозеф как всегда не заметил, поздоровалась я.
- Тсссс! – Черноглазый обольститель испуганно приложил палец к губам. – Моё настоящее имя – наш секрет. Я же поклонниц потеряю, если откроется, что я не француз.
- Думаю, вон ту с бананами это не остановит.
- Конфетка, а не девушка, правда? – мечтательно вздохнул красавец.

Я скептически хмыкнула. И почему почти любой мужчина может отличить ровную стену от кривой, но хорошо заштукатуренной, но ни один – хорошо заштукатуренную девушку от красивой? Ведь ясно же, что если смыть с брюнеточки с десяток слоёв искусно наложенного макияжа, она ровным счётом ничего не будет из себя представлять.
- Меня девушки не привлекают, так что не берусь судить, - пренебрежительно пожала плечами я.
- А, ну да, у тебя же есть жених.
- Смею уверить, они меня не привлекали и до его появления. Если тебе она так приглянулась, что ж ты не ответил взаимностью на её заигрывания?
- Да я не могу, - Жозеф печально вздохнул. – Я ж не человек.
- Боишься, что раскроет?
- Ну, и это тоже, - отчего-то вдруг смутился вамперлен и, пресекая дальнейшие расспросы, сменил тему. – Как дела?
- Как всегда отлично, – не без самоиронии отозвалась я. – Если ты хотел узнать насчёт денег, то не беспокойся, я помню о них и готова вернуть в любое время.
- А, деньги. Да я уже и забыл про них.
- Тогда зачем же ты меня окликнул?
- Да так, просто поговорить, - Жозеф одарил меня таким томным взглядом, о котором я раньше и мечтать не смела. Сердце не выдержало и учащённо забилось, позорно дезертировав из рядов органов, объявивших лягушачьему принцу забастовку. Ну и ладно, главное, что разум на моей стороне. Как там у Дины? «Детка, запомни – любви не бывает, это в тебе гормоны играют», – поразительно верные слова.

- Отец очень обрадовался, когда услышал, что с тобой всё в порядке, - продолжал Куяшский Апполон. - Просил передать, чтобы обязательно зашла в гости. Хочет лично извиниться и потолковать по душам. А то ему про свои любимые книги даже поговорить не с кем.
- Ясно, будем считать, что мы помирились, - натянуто улыбнулась я, вовсе не собираясь принимать приглашение: сколько бы Версаль младший не убеждал меня в доброжелательности Николя, а всё равно при одной мысли о нём мурашки по коже. - Что читаешь?
- Да вот, изучаю прошлогоднюю подшивку журналов Южно-Африканского центра по исследованию аномальных явлений.
- И как? Пишут что-нибудь интересное?
- Про то, как вернуть вамперлену человеческий облик, увы, ничего.
- Ясно… - и тут мне в голову пришла отличная идея, как помочь одновременно и Жозефу, и Ямачо, коего я, в свете последних событий, считала своим долгом отблагодарить. – А хочешь с моим женихом посоветоваться? Он немного разбирается в фольклористике.
- Нет, - всполошился Жозеф, - никто не должен знать!
- Ну, так ты не прямо, просто поинтересуйся как бы между делом. Скажи, что друг-студент для доклада попросил.
- Нет! Он догадается, зубом чую. Нельзя доверять человеку, чьи предки воздвигли Великую Китайскую стену.
- Он японец.
- Тогда тем более. У них там развитые технологии. Вмонтирует незаметно какой-нибудь жучок в голову, и поминай, как жрали.

Я с силой закусила губы, чтобы не засмеяться: перед глазами предстал Ямачо с жучком (колорадским) в руке, со своей фирменной садистской ухмылкой подкрадывающийся к Жозефу, который, ничего вокруг не замечая, усердно скалится в надежде, что его зуб что-нибудь учует.
Не в силах больше сдерживаться, я поспешно распрощалась с болотным упырём Ёсей, вылетела в коридор и расхохоталась так, что на глаза выступили слёзы. Казалось бы, взрослый человек, читает такие сложные вещи, как журналы Южно-Африканского центра по исследованию аномальных явлений, а эдакую околесицу несёт. Надо ж так рассмешить. Ну и как на него можно злиться?

После перекуса моя работоспособность восстановилась, однако к концу дня я всё равно вымоталась так, что с трудом держалась на ногах. Пелагея Поликарповна, видя, что толку от меня уже не будет, сказала, что я могу быть свободна, как только пройдусь влажной тряпкой по столам в читальном зале. Наверное, если бы я не потратила и без того скудные из-за недосыпа силы на перелопачивание сотен книг, я бы успешно расправилась с заданием, и, завершив день без приключений, отправилась бы в страну Морфея из собственной кроватки. Однако, видя мою усталость, Морфей укоряющее покачал головой и увлёк меня в своё дивное царство прямо в процессе вялого размазывания пыли по полированным поверхностям.
Как и утром, в Морфеевом кинотеатре крутили какой-то бред. На этот раз мне пригрезилось, что я – умирающий Андрей Болконский. Я страдала и билась в агонии, а надо мной рыдали Наташа Ростова и княжна Марья, странно похожая на Пелагею Поликарповну. Потом Наташа неуловимо, как это обычно бывает в снах, перетекла в Жозефа и начала умолять меня спасти мир от гигантского метеорита. Княжна Марья тем временем обернулась Диной Беляной и запела свой прошлогодний хит: «Глобус ты затёр до дыр, но так устроен этот мир». Затем они вдвоём схватили меня под руки, подняли и заставили плясать. Жозеф кружил в танце моё одеревеневшее тело, а я плакала, то ли от счастья, то ли от жалости к себе.
Проснулась я помятой и совершенно разбитой. Вокруг царила кромешная мгла, так что сообразила, где нахожусь, я не сразу. Руки, служившие всё это время моей голове подушкой, онемели и, при первой попытке поднять их, безвольно, как у марионетки на лопнувшей нити, шлёпнулись обратно на стол. Спустя пару мгновений, однако, оцепенение сменилось судорогами, будто маленькие проворные человечки крохотными острыми вилами начали очищать мои руки от заполнившей их ваты. В спине и ногах тоже противно покалывало. Прозревая ли эти адские муки, Пелагея Поликарповна решила оставить меня почивать на рабочем месте? А я-то надеялась, что на сегодня с пытками покончено.
Как оказалось, «веселье» напротив только начиналось. Нашарив кое-как в потёмках выключатель и получив от резко вспыхнувшего света очередной удар по организму, я ошарашено уставилась на настенные часы – почти полночь. Скорее домой! Тётя, наверняка, места себе не находит.

Согласно установленным администрацией в лице Пелагеи Поликарповны правилам, покидая здание, полагалось в целях противопожарной безопасности обесточить его. Собравшись с духом, я опустила рубильник и мелкими шажками стала продвигаться к выходу. За окном преобладало два цвета: чёрный, которым было затянуто небо и чернильно-чёрный, зловещие силуэты, сотканные из которого, вырисовывались на его фоне. Я внимательно всмотрелась в слегка колеблемую на ветру тень знакомого дерева, теперь напоминавшего мифическую горгону. Ну уж нет! Лучше позвоню тёте и скажу, что заночую в библиотеке.

Раздумав возвращаться домой, я, неловко ощупывая темноту перед собой руками, двинулась обратно к рубильнику. Ещё немного и мрак за окном отпрянет под натиском мягкого электрического света… В дверь постучали. Тонкий, глухой звук: будто замеченная только что на месте дерева горгона протянула к створке свои кривые шершавые руки. Страх, подобно выплеснутой на меня этим утром ледяной воде, окатил тело. Стук повторился. Я затаила дыхание и в воцарившейся тишине услышала снаружи осторожные шаги. По ближайшему к двери окну скользнула едва различимая тень. Мне не показалось, оно действительно было там. И пришло явно по мою душу.

Так, спокойно! Нужно взять себя в руки. Двери заперты, так что внутрь оно проникнуть не сможет. Бояться нечего. Совершенно нечего.
Но тут в моей душе зародилось сомнение, разбившее все попытки успокоить себя. А заперла ли дверь Пелагея Поликарповна? Я сглотнула. Неприятный комок страха, проскользнув по горлу, обосновался внизу живота. В любом случае, на внутренней стороне двери есть щеколда, нужно всего лишь подойти и задвинуть её. Всё будет хорошо, я справлюсь.
Боком, словно в режиме замедленного воспроизведения, я начала подступать к двери, вытянув вперёд дрожащую руку. Ещё немного и я буду в полной безопасности.
Где-то слева раздался тихий, скользкий шлепок, будто на пол упал плотный лист бумаги. Нервы не выдержали и, в два прыжка оказавшись у двери, я что есть силы налегла на щеколду. Та, обдирая мои неловко подставленные пальцы, со скрежетом встала в петлю.

Звучно выдохнув от облегчения, я без сил опустилась на пол. Теперь бояться нечего.
В следующее мгновение что-то ослепительно-яркое вспыхнуло в нескольких сантиметрах от моей головы. Инстинктивно закрывая лицо ладонями, я успела заметить выхваченный вспышкой из мрака тёмный силуэт. Оно было здесь, прямо напротив меня. Ну почему мне так не везёт?

На сборы приятель Жозефа выделил мне всего пару часов, за которые мне предстояло убедить знакомого мастера встать пораньше ради солидного вознаграждения за срочную смену замка, написать для родителей подробное сочинение о том, зачем я сломала предыдущий (а заодно, чтобы их порадовать, и о том, как я провела лето), и договориться с соседкой о передаче нового ключа. Учитывая всё это, совсем не удивительно, что на встречу я сильно опоздала даже по меркам либерального арабского этикета, позволяющего, «если бог того пожелает», задержаться довольно серьёзно. В глубине души я надеялась, что провожатый махнёт на меня рукой и уедет один, так что, не заметив его в условленном месте, я уж было обрадовалась, но…
читать дальше - Эй ты! – Тяжёлая рука с размаху опустилась мне на плечо, едва не сбив с ног.
Не удивительно, что я его не узнала. В бейсболке и тёмных очках друг Жозефа походил на что-то среднее между вышедшим на дело уголовником и шифрующейся от репортёров знаменитостью.
- Простите за опоздание, - сконфузилась я.
- Без вещей? – проигнорировав мои извинения, спросил провожатый.
- Как видите.
- Понесёшь чемоданы. - Он снял очки и махнул ими на два огромных баула, чуть ли не одного со мной роста.
Я не стала возражать: вот надорвусь сейчас ему назло, и пускай едет один. С видом ведомой на съедение дракону младой жертвенной девы, я подошла к поклаже и, ухватившись сразу за оба чемодана, рывком попыталась их поднять. Баулы даже не шелохнулись. Повторив сей манёвр ещё пару раз с тем же результатом, я многозначительно воззрилась на своего мучителя. Тот, демонстративно закатив глаза, навесил на меня свою ручную кладь (судя по ощущениям, там было как минимум три подарочных набора гирь), и занялся чемоданами сам. Выразительно поглядывая на меня, приятель Жозефа медленно, словно фокусник, перед началом номера демонстрирующий зрителям предмет, над которым будет совершаться манипуляция, взмахнул руками, указывая на багаж. Убедившись, что внимание зрителя, то бишь моё, в его распоряжении, он положил ладони на чемоданы и резким движением выдвинул из каждого по длинной ручке. Я, поддавшись настроению, едва не зааплодировала, но «фокусник» всем своим раздражённым видом дал понять, что представление окончено и, больше не обращая на меня ровным счётом никакого внимания, покатил багаж к платформе. Я, задыхаясь от тяжести и досады, на полусогнутых дрожащих ногах засеменила следом. До нашего купе я доковыляла исключительно благодаря силе воли, потому как всё остальное было сломлено под весом сумки с гирями.
- Кажется у меня грыжа, - рухнув на полку, простонала я.
Провожатый звучно выдохнул, демонстрируя дурное расположение духа, но, тем не менее, предложил мне приподнять кофту, дабы он мог меня осмотреть. Я, краснея и заикаясь, сообщила, что, кажется, мне неожиданно стало лучше. Но меня всё равно, не взирая на протесты, грубо скрутили и осмотрели принудительно только затем, чтобы, отшвырнув к стене, с досадой объявить: к сожалению, всё в порядке.
Чувствуя, что надо мной надругались ужаснейшим образом, я забилась в угол и ощерилась на причину своей агонии, как кошка на оттаскавшего её за хвост мальчишку. Объект же, не замечая ежесекундно посылаемых ему ментальных лучей ненависти, погрузился в чтение газеты.
- Хоть бы представился, прежде чем лапать!
- Я-ма-чо.
- Тоже мне мачо нашёлся! В гробу я видела таких мачо!
Он посмотрел на меня со смесью сочувствия и отвращения, и ещё раз чётко, по слогам произнёс:
- Я-ма-да Я-ма-чо. Ямада – фа-ми-ли-я, Ямачо – и-мя. Яс-но?
- Мачо, Тымачо, какая разница, - зло бросила я.
- Ямачо, - ещё раз повторил он, делая ударение на последний слог.
- Всё равно, дурацкое имя. Тот, кто его придумал, наверное, очень тебя не любил.
- Просто тот, кто транслитирировал его с японского на русский в моих документах, был идиотом.
- Ты ещё и японец? – Я широко распахнула глаза, дивясь, до чего же мне везёт на иностранцев.
- Формально, уже нет.
– То есть?
- Умри в догадках.
- Ну, и ладно. Было бы чем голову забивать.
Разговор прервался, и до конца поездки никто из нас не проронил больше ни слова.

Едва поезд остановился, я, оставив Ямачо разбираться с багажом, выскочила из вагона и быстрым, пружинящим шагом двинулась к тётиному дому, ни разу не обернувшись на брошенного попутчика. Погода опять испортилась: на этот раз в лицо мне дул шквальный ветер, а на макушку сыпались мелкие горошины града. Впрочем, меня это не расстраивало: по сравнению с бурей, бушевавшей в моей душе, ураган казался прохладным, лёгким бризом, шаловливо расплескивающим брызги океана. Надоело, всё надоело! Надоели эти непонятные разъезды, надоели новые знакомства, не несущие ничего хорошего, надоело постоянно находиться в страхе перед тем, чего, по логике вещей, вообще не должно существовать в природе.
Плохое настроение, однако, вскоре улетучилось: горячая ванна успокоила мои расшалившиеся нервы, и, когда внизу хлопнула дверь, а затем раздался весёлый женский голос, возвещавший о возвращении тёти, я в самом прекрасном расположении духа поспешила в прихожую, готовая упасть в объятия родственницы и поведать, как мне её не хватало. Желание это, увы, так и осталось неисполненным. Тётя была не одна. Рядом с ней, опершись на один из своих необъятных чемоданов, стоял мой конвоир. Задохнувшись от возмущения, я собралась обрушить на незваного гостя ушат праведного гнева, но тётя опередила меня.
- Анечка, и не стыдно тебе бросать жениха мокнуть под дождём?
Открытый для словоизлияния рот так и остался незакрытым.
- Я понимаю, поссорились. Дело молодое, с кем не бывает? Но оставлять человека в незнакомом месте, да ещё в такую погоду… Не ожидала от тебя, право не ожидала. Разочаровала ты меня, девочка моя.
- Чего? – только и сумела протянуть я, переводя ошарашенный взгляд с тёти на друга Жозефа и обратно. Не похоже было, чтобы меня разыгрывали.
- Ну, полноте вам обоим. - Тётя приобняла нас с «женихом» и легонько подтолкнула к лестнице. - Ступайте наверх и помиритесь, а я пока комнату приготовлю.
- Чего? Чего?! Чего?!! – только и успевала, как заводная кукла, повторять я, пока Ямачо настойчиво увлекал меня за собой.

Вывернуться удалось только, когда мы оказались за плотно закрытыми дверями моей спальни.
- Что здесь происходит? – потирая едва не вывихнутое запястье, потребовала объяснений я.
- Ничего особенного. - Ямачо бесцеремонно уселся на мою кровать. - Просто твоя тётя почему-то решила, что я твой жених, а я не счёл нужным её переубеждать. Так что с этого момента мы будем жить вместе.
- С какой стати?
- Снимать жильё слишком накладно.
- Ну так проваливай в шикарный особняк своего дружка-кровососа и его чокнутого папаши-писателя.
- Интересное предложение, - усмехнулся Ямачо. – Но у меня в этой дыре нет дружка с шикарным особняком, тем более кровососа.
- Ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю! – вновь ощутив прилив ярости, сквозь зубы процедила я.
- Разумеется. Имеется в виду некий вамперлен Жозеф, с которым, как я уже сказал, и теперь ещё раз повторяю для особо одарённых, я не знаком.
- Опять врёшь?
- Отнюдь. Никогда не вру, только иногда не договариваю.
- Но ты же сам сказал, что Жозеф твой друг!
- Ошибаешься, это сказала ты. Я лишь предположил, что у нас есть общие знакомые.
Я по-прежнему пребывала в уверенности, что Ямачо бесстыдно врёт, однако какая-то часть сознания, порывшись в памяти и не отыскав там необходимых для подтверждения собственной правоты ниточек, начала бить тревогу.
- И кто же? – сбитая я толку, взволнованно спросила я.
- Некто, представившийся Евгением. Он почёл за честь выложить Атроксу твоё имя и адрес.
- Так ты – Атрокс?
Я застыла в изумлении. Сцена, развернувшаяся намедни между мной и предполагаемым грабителем, в малейших подробностях пронеслась перед глазами. Ямачо не врал. Он не сказал ни единого слова, которое можно было бы назвать ложью, я всё предположила и выболтала сама. Больше винить некого.
- Не совсем, - тем временем продолжал собеседник, явно довольный произведённым эффектом. – Atrox U – вымышленный персонаж. Ребята с нашего факультета придумали «человека-энциклопедию», чтобы подурачиться, но он быстро набрал популярность в сети, так что теперь это вполне реальная справочная служба, в которой подрабатывает половина универа.
- И ты тоже? – робко предположила я.
- Как ты догадалась?
Я пропустила издёвку мимо ушей.
- А домой ко мне зачем вломился?
- Не вломился, а пришёл узнать, почему кто-то заинтересовался особо опасным видом нежити, который даже опытные аномалисты предпочитают обходить стороной.
- Ладно, допустим так. Но зачем ты меня потащил в Крутой Куяш?
- Уже месяц ищу интересную тему для диссертации по фольклористике, а тут ты со своими болотными упырями и скудным интеллектом. Всё так хорошо сложилось, что грех было не воспользоваться.
- Получается, ты аспирант-фольклорист, который приехал в Куяш писать диссертацию о вамперленах?
- Браво! Очень точно уловила главную мысль.
Я сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться и оценить ситуацию, в которую попала, прежде, чем случайными (или, вернее, хитро выуженными из меня) словами ещё больше её усугублю. Итак, что мы имеем? Жозеф думает, что я благополучно скрылась в городе, но я не только не в городе, но и не скрылась. Село маленькое, поэтому так или иначе он скоро узнает, что я вернулась. Самый разумный вариант – найти его первой и всё объяснить. Но есть одна помеха, с которой я совершенно не имею представления, как бороться – аспирант-фольклорист, по ошибке натравленный мной на незадачливый фольклорный элемент.
Ямачо склонил голову набок и широко вытаращил глаза. На мгновение мне показалось, будто он может читать мысли и сейчас знает, что я думаю о нём, но он всего лишь спародировал позу, которую я сама неосознанно приняла. Заметив свою оплошность, я встрепенулась, отвела глаза и, почувствовав себя крайне глупо, покраснела.
- Только не говори, что я тебе нравлюсь, - превратно истолковал моё зардевшееся лицо аспирант.
- Идиот! Я думала о серьёзных вещах. Нужен ты мне!
- О каких таких вещах?
Отмахнувшись от гласа совести тем, что фольклорист знает уже достаточно, а коль помирать – так с музыкой, я кратко, но обстоятельно поведала ему о своих злоключениях. Ямачо оказался на удивление благодарным слушателем. Я видела, что в некоторых местах он с трудом сдерживает улыбку (случись всё это не со мной, сама бы посмеялась), но, тем не менее, аспирант не отпустил ни единой язвительной шуточки в мой адрес.
- Значит, рядом с Крутым Куяшом находится озеро-прародитель, - задумчиво проговорил он, когда я закончила рассказ.
- Знаешь что это такое? – осмелела я, почувствовав, что собеседник слишком поглощён услышанным, чтобы вновь превратить наш разговор в пародию третьесортного ток-шоу, где два разочаровавшихся в жизни неудачника уныло гнобят друг друга.
- В фольклористике прародителями называют водоёмы, в которых формируются высшие водные духи.
- Водные духи?.. Это те, о которых ты упоминал в письме? Которые, якобы, обитают в болотах с вамперленами?
- Нет, те – низшие. И они не обитают в болотах с вамперленами, а превращают в них людей.
- Зачем?
- Болотные духи питаются человеческим страхом, но сами не могут покинуть водоём, потому заманивают в него людей и превращают в свои живые отростки. А уже с их помощью добывают пищу. Вообще, после превращения упыри лишаются воли, становятся похожи на дистанционно управляемых роботов. Но, если дух слишком слаб, трансформация может выйти неполной, и тогда на свет появляются недолюди, вроде твоих кровососущих знакомых. Такие существа с лёгкостью «отпочковываются» от создателей и начинают жить собственной жизнью. Их тела изменены не до конца, поэтому они не могут питаться страхом, как полноценные упыри, хотя и способны вызывать его у людей. Но и нормальную пищу они принимать уже не могут, усваивают только вещества, содержащиеся в человеческой крови.
- Животную тоже могут пить, - с видом знатока добавила я.
- А вот об этом официальных данных пока нет. - Аспирант довольно ухмыльнулся. – Вообще, тут, конечно, поле непаханое: не только кандидатскую, докторскую защитить можно.
- А высшие духи чем от низших отличаются? – нетерпеливо продолжила расспрос я.
- Гораздо более сильные… - Фольклорист замялся. – Могут покидать пределы своего водоёма… - Опять пауза. – Вообще, высшие водные духи – исчезающий вид. На их изучение нужна специальная лицензия. У меня её пока нет.
- То есть, ты ничего не знаешь? – злорадно подытожила я.
- Если б ты упомянула о священном озере раньше, я бы покопался в архивах своей наставницы. Она специализировалась на изучении стихийных духов.
- Ну так позвони ей. Мобильные телефоны здесь не ловят, а вот со стационарными всё в порядке.
- Боюсь, чтобы ей «дозвониться», нужен не телефон, а хороший медиум…
- Она что…того?
- Угу, позапрошлым летом её исследовательская группа пропала без вести. Тела так и не нашли, но учитывая особенности некоторых существ, с которыми нам приходится иметь дело, от них могло попросту ничего не остаться.
- Жуть какая. - Я поёжилась.
- Специфика работы, - пожал плечами аспирант. – Зависимость между квалификацией исследователя и продолжительностью его жизни в нашей профессии обратно пропорциональная. Те, кого это не устраивает, отсеиваются ещё на первом курсе.
Я непроизвольно поморщилась: жизнь - самое ценное, что есть у человека. Как кто-то может добровольно обменять это сокровище на порцию сомнительных приключений?
Углубиться в размышления о смысле бытия мне помешала заглянувшая в комнату тётя. Окинув нас любопытным взглядом и проигнорировав мою угрюмую физиономию, она расплылась в хитрой улыбке:
- Воркуйте, голубки, воркуйте, тётя вам перекусить оставит и сразу уйдёт. - Передавая поднос Ямачо, родственница нагнулась к самому его уху и заговорщически прошептала: - Вещи твои я в соседнюю комнату отнесла, но, если хочешь, можешь здесь остаться, кровать правда для двоих слишком тесная, но ничего, что-нибудь придумаем.
- Нет, спасибо, всё нормально. - Аспирант покосился на меня и чуть заметно передёрнул плечами.
- Ну тогда ладно. - Лукаво подмигнув нам, тётя ретировалась.
- Кстати, имей в виду, с этого момента мы официально обручены, - едва мы снова остались одни заявил Ямачо тоном, не терпящим возражений.
- Это ещё с какой стати? – возмутилась я.
- С той, что я никогда не вру, а выкручиваться каждый раз, не прибегая к обману, слишком утомительно.
- Скажите, пожалуйста! - Уперев руки в боки, я грозно нависла над аспирантом. - А то, что «невеста» против, никого не волнует?
- Ты видишь здесь кого-то, кроме меня? – Ямачо с притворным изумлением вздёрнул левую бровь. – Наша помолвка будет расторгнута, как только я соберу достаточно материала для диссертации, и раз уж ты согласилась помогать – это в твоих интересах.
- Когда это я согласилась тебе помогать? – опешила я.
- Будешь помогать в обмен на то, что я не выдам тебя твоему дружку-кровососу и его чокнутому папаше-писателю. Сомневаюсь, что они очень обрадуются, узнав, что ты проговорилась.
Я открыла рот, дабы ответить, но не нашла что. Это был гнусный и подлый шантаж, которому мне, увы, оказалось нечего противопоставить. Ямачо с надменным довольством наблюдал, как я, уподобившись выброшенной на берег рыбе, бессильно глотаю ртом воздух.
- Вы…вы не джентльмен! - наконец, чтобы хоть что-то сказать, выпалила я любимую фразу героини последнего прочитанного мной романа. Получилось глупо и не к месту. Впрочем, хоть какой-то эффект мои слова возымели – «неджентльмен» оторопел. Правда, всего на мгновенье.
- Миледи, - губы Ямачо искривила и без того редко исчезавшая с них нахальная полуулыбка, – учитывая то, что я родом из Японии, Вам следовало бы напомнить мне о чести самурая. Впрочем, как вы уже, наверное, заметили, её у меня тоже нет.
- Как и совести, - подвела итог я.
Несостоявшийся самурай равнодушно пожал плечами.
- Учти, - перешла от обвинения к угрозам я, - если Николя попытается меня убить, я без колебаний сдам ему и тебя.
- Согласно статистике, от нежелательных свидетелей вамперлены всегда избавляются сразу. Их сила основана на зрительном воздействии и может использоваться почти в любых условиях. То, что твой писатель ей не воспользовался, говорит о том, что он либо не хотел тебя убивать, либо такой силы не имеет вовсе. В любом случае, не переживай. Раз уж мы обручились, - я попыталась опротестовать сие заявление, но мне бесцеремонно заткнули рот подхваченной с подноса булочкой, - твою безопасность я беру на себя. Всем своим друзьям, болотным в том числе, расскажешь, что изначально приехала одна, потому что я гостил у родителей в Японии. Планировалось, что я останусь там до конца лета, но мне было так тоскливо без дорогой невесты, что я вернулся раньше срока.
- А зачем мы вообще притащились в Куяш?
- Твои родители против помолвки, а денег на отдельное жильё нет. Ещё вопросы?
Вопрос у меня имелся только один: «Как тебя, подлеца такого, земля носит?», но озвучить его я не рискнула.
- Тогда спрошу я. – Аспирант воспринял моё молчание как знак согласия. - Кто и зачем взломал твою квартиру?
- Издеваешься? Или надеешься, что я тебе спасибо скажу за сей акт вандализма?
- Не хочу тебя разочаровывать, но кто-то сделал это до меня.
- И кто же?
- Это я как раз у тебя и спрашиваю.
Я задумалась. На ум приходил только Жозеф, но моего городского адреса не знала даже тётя, так что я отвергла данную версию.
- Наверное, у нас побывал настоящий вор, - отчаявшись додуматься до чего-то более вразумительного, пожала плечами я.
- И что же он украл?
Я, как не силилась, не смогла припомнить ни единой пропавшей ценности.
- Дверной замок?
- А может твои мозги? – сочувственно предположил аспирант.
Ну ладно, в этот раз мне досталось за дело: шутка вышла неуклюжей и не к месту. Но кому, кроме Жозефа и воров, могло понадобиться вламываться в мою квартиру? Мике? Сдаётся мне, умалишённой бы не продали билет на поезд. Кому-то из знакомых? Вроде, с медвежатниками никогда не водилась…
- Хватит зависать. - Фольклорист помахал рукой перед моим лицом.
- Я думаю.
- Думай, пожалуйста, вслух, а то со стороны твой мыслительный процесс выглядит жутковато.
- За собой следи! – разозлилась я и, не в силах больше выносить его общества, зашагала к выходу.
- Ты куда? – всполошился новоиспечённый жених.
- Свежим воздухом подышать, - хмуро пробормотала я. – Голова от тебя разболелась.
- Отлично. – Он поднялся с кровати. – Заодно покажешь, что у вас тут где.
- Ну-ну. – Я мило улыбнулась и прежде, чем новый знакомый успел сообразить, что к чему, кинулась наутёк. Сей детской выходкой я надеялась хоть как-то отстоять свою свободу. Но вот чего я не ожидала, так это того, что Ямачо бросится вдогонку. По лестнице мы скатились вместе, толкаясь и обгоняя друг друга. На последней ступеньке мне удалось повалить фольклориста, и, перепрыгнув через него, вырваться вперёд. Но счастье оказалось недолгим – спустя мгновение стальная клешня сомкнулась на моей лодыжке, и я, трагично взмахнув руками, как умирающий лебедь крыльями, растянулась на полу.
- А вот и они, - раздался над головой весёлый голос тёти. – Ну, баловники, право, как дети малые.
Это замечание обидело и вывело меня из себя: бедной племянницей, которая теперь вся в синяках, какой-то мерзкий тип пол протирает, а она считает это милой забавой. По-моему, даже повесь меня Ямачо на ближайшем дереве, тётя сочтёт это невинным баловством влюблённых и предложит поводить вокруг задыхающейся племяшки хоровод.
Раздосадованная собственными мыслями, я со всей силы лягнула преследователя свободной ногой. Удар получился таким смачным, что страусы бы померли от зависти. Сзади послышался сдавленный, преисполненный страдания стон, и моя лодыжка оказалась на свободе.
Я, бросив на схватившегося за плечо парня победный взгляд, поднялась с пола.
- Наигрались? Ну что ты с ними будешь делать - молодёжь. Вы уж простите, что мы вас там встречаем. - Родственница с укором посмотрела на меня. - Анечка, а ну-ка быстро проводи гостя в свою комнату. Чай я сейчас принесу.
Я повернулась к тёте, желая понять, о каком госте она говорит, и замерла в изумлении. В дверях стоял Жозеф, и поражён он был не меньше моего.

В книгах и фильмах, когда жизнь героя висит на волоске, в последний момент непременно появляется кто-то или что-то, чудесным образом его спасающее. Я всегда была реалисткой, и подобные волшебные избавления ничего, кроме презрительной усмешки у меня не вызывали…

читать дальше

Тяпка прочертила воздух грациозно и почти незаметно, словно взметнул из травы свою изящную палочку доселе дремавший дирижер. Симфония смерти взяла финальный аккорд и смолкла, колючими осколками рассыпавшись вокруг несостоявшейся жертвы. Сперва мне показалось, что возникшая из ниоткуда черная полоса, разделившая уродливое лицо Николя ровно посередине, порождение моего обезумевшего от ужаса воображения, однако сдавленный крик боли свидетельствовал об обратном. Взгляд Николя больше не сковывал меня, и, подбрасывая колени чуть ли не до подбородка, я галопом поскакала к калитке. Едва ветхая деревянная дверца осталась позади, в уши ударил резкий, тошнотворный визг, будто бы рядом резали десяток поросят. До меня не сразу дошло, что это кричу я.

Всё вокруг слилось в одну длинную размытую полосу, и я больше не понимала куда бегу. Что-то мягкое мелькнуло под ногой, взвизгнуло и с возмущенным лаем понеслось со мной наперегонки. Правда очень скоро лай превратился в отдаленное разочарованное тявканье и я вновь осталась одна. Сложно сказать, обрадовалась я или огорчилась, скорее второе, потому что общество злой, но честной в своих чувствах собаки было всё-таки приятней компании двуличного Николя. Впрочем, очень скоро мне стало не до мыслей подобного рода: из-за густой травы, в которую я каким-то образом влезла, пришлось сбавить скорость, и, вновь обретя способность различать очертания предметов, я узрела впереди забор. Возможно, если бы я догадалась затормозить, встречи с этим архитектурным сооружением удалось бы избежать, но в тот момент я была абсолютно уверена, что это не я несусь на забор, а забор вразвалочку скачет на неподвижную меня. Я встретила его бесстрашно и открыто, с широко распахнутыми объятьями. Мы жадно слились воедино, как влюблённые в порыве страсти, я издала прерывистый хрип, он – скрипящий стон, а потом мы вместе повалились на мягкую траву, я нежно обняла его за оттопыренную доску и затихла, как мне показалось, уже навсегда.

В детстве я была послушным и воспитанным ребенком, никогда не грубила старшим и мужественно терпела холодное отношение сверстников. В нашем классе учился Эдик, хиленький мальчик в очках, которого остальные почему-то жутко невзлюбили. Иногда на большой перемене, когда я выходила во двор, чтобы под сенью тенистого школьного сада насладиться очередной главой Достоевского или Гончарова, я видела как он, заплаканный и побитый, выползает из-за сарая с садовым инвентарём. Мы никогда не разговаривали, притворяясь, что не замечаем друг друга: он стыдился представать перед девушкой таким жалким и неспособным постоять за себя, а я понимала это и старалась не ранить ещё больше его и без того покалеченную гордость. Я сочувствовала ему и в то же время жутко завидовала: он вызывал в одноклассниках бурю эмоций, пусть и негативных, его существование никого не оставляло равнодушным, все знали нытика-ботаника из класса «Б». Я же до самого выпускного так и осталась зубрилой со смешной фамилией, которая отдувалась за всех у доски, и с которой не хотел сидеть никто, кроме собственного портфеля. Да и тот при всякой удобной возможности норовил упасть со стула, как бы показывая, что он поддерживает мнение большинства, а парту со мной делит только потому, что его согласия никто не спрашивал.

В институте дела обстояли еще хуже: я попала в одну группу с Эдиком, который к тому времени подрос, излечился от детских комплексов и из гадкого утенка превратился в мужчину моей мечты. Страдала ли хоть одна девушка от неразделенной любви так, как страдала тогда я? Мое сердце плакало и изнывало от отвращения к собственной недальновидности. Ведь он был рядом столькие годы, что мне стоило протянуть ему руку сквозь тонкую занавесь неловкости, разделявшую нас? Теперь же прозрачная ткань превратилась в глухую, непробиваемую стену. Он словно специально избегал меня, напоминавшую ему о позорной странице, которую он хотел вырвать из книги своей жизни и забыть навсегда. А ведь я тогда могла всё изменить, превратить его болезненные воспоминания в сладкую грусть о нескладном отрочестве, подарить ему первого друга и первую любовь. Я упустила момент. Зачарованная бликами солнца, игравшими в листьях деревьев школьного сада, я подставляла им раскрытые ладони и не заметила, как моё счастье ускользнуло сквозь пальцы.
Когда стало известно, что Эдик встречается с первой красавицей на потоке, я пролежала все выходные, заливая слезами подушку. Тогда же я приняла роковое решение, изменившее всю мою жизнь: перевестись на заочное отделение и махнуть в Крутой Куяш. Знала бы я, что это будет стоить мне жизни…

Сквозь водоворот нахлынувших воспоминаний я почувствовала, как тело вздрагивает от судорожного всхлипа. Странно, я ощущала свое тело, несмотря на то, что умерла. А впрочем, почему странно? Ведь всё, что нам известно о жизни после смерти, написано живыми, понятия не имеющими о настоящем положении вещей. Я повела плечом и застонала от волны ноющей боли, прокатившейся от затылка до кончиков пальцев. Значит рассказы о том, что со смертью уходит боль, тоже ложь. Чья-то мягкая рука заботливо погладила меня по лбу, убирая упавшие на лицо волосы. Я всегда была послушным и воспитанным ребенком, никогда не грубила старшим и мужественно терпела холодное отношение сверстников: сомнений быть не могло – после смерти я попала в рай.
- Боженька, это ты? – расплывшись в блаженной улыбке, промурлыкала я.

Боженька тяжело вздохнул и еще раз провел ладонью по моему лбу. Прикосновение было ласковым и приятным, впрочем, странно было бы ждать от Вседержителя чего-то меньшего. А вот как выглядит Творец мира сего представить не получалось: судя по гладкости и бархатистости его рук, уж явно не как почтенный старец с белоснежной бородой, которым я его всегда представляла. Любопытство победило желание и дальше пребывать в состоянии вечного покоя, и я осторожно, щурясь от заливающего лицо света, приоткрыла глаза.
- Боженька, ты так похож на Жозефа, - простонала я, вглядываясь в прекрасное лицо склонившегося надо мной мужчины.
- Хорошо же ты башкой приложилась, - нахмурился «Боженька».
В голове будто щелкнул невидимый переключатель, отвечающий за работу моей логики: я дышу, я могу чувствовать боль, я лежу на коленях мужчины, которого знаю, и я вижу над собой незнакомый, но такой материальный потолок.
- Так я не умерла?
- Нет, но ты очень старалась, - утешил меня Жозеф.
- Где мы?
- В пустующем доме рядом с церковью.
- Преподобная Мика! – Я в панике вскочила, но тут же, скрученная тисками боли, опустилась обратно на пол.
- Осторожней, - Жозеф помог мне сесть и протянул бутылку с неприятного болотно-зелёного цвета жидкостью.
- Настой куяшских трав, - ответил он на мой немой вопрос. – Всем лекарствам фару даст.
- Фару?
- Да, фару.

Поправлять красавца я не стала, вместо этого взяла из его рук бутыль с настойкой и, зажмурившись, сделала пару глотков. На вкус пойло оказалось гораздо приятней, чем на вид.
- А теперь бежим. – Я предприняла очередную неудачную попытку встать. – Не хватало ещё попасться на глаза преподобной Мике.
– Все в порядке. Мика со вчерашней ночи гоняется за Николя. Сейчас это самое безопасное место: ни она, ни отец не додумаются искать нас тут.
- Что случилось после того, как я убежала? – осторожно спросила я, надеясь, что мои собственные воспоминания ни что иное, как галлюцинация, возникшая на почве злоупотребления алкоголем, и сейчас Жозеф со смехом расскажет, как я, возвращаясь с приема, по пьяни налетела на забор.

Лицо красавца, однако, вопреки ожиданиям помрачнело.
- Отец было погнался за тобой, но на твои вопли примчалась преподобная Мика. Эта полоумная ведет на нас охоту с тех пор, как вызнала где-то, что мы церковных благовоний не выносим. Раньше-то мы всегда ей усы утирали, а вчера ты отца так разозлила, что он напрочь бдительности лишился и сам сиганул под ее кадило. Конечно, такая маленькая доза фимиама его не убьет, но вот побегать от этой психопатки, пока силы не восстановятся, придется.
- Значит, прошлая ночь всё-таки не сон, - расставшись с надеждами на нереальность собственных воспоминаний, простонала я.
- Ежа мне под босу ногу, надо было сказать, что тебе все приснилось! – схватился за голову Жозеф.
- Надо было, - угрюмо согласилась я. – Может, попробуешь?
- Не получится, я уже вслух сказал, что надо было сказать, что тебе все приснилось. – Красавец спрятал лицо в ладонях и сокрушённо вздохнул. – Вот ведь подстава, кота мне в штаны...
- Может, не надо кота в штаны? – Как ни странно, даже в такой ситуации я сохранила способность шутить.
- Да это выражение такое просто. Все ковбои на Диком Западе раньше так говорили.
- На Диком Западе?
- Да. Я там вырос.
- Так ты отважный ковбой с Дикого Запада, прилетевший в Крутой Куяш на машине времени?
- Я не ковбой, я вамперлен.
- Ещё лучше. А вообще замечательно стало бы, если бы ты признался, что вы с отцом – психи. Бежали из клиники втроем: ты, пресвятой Николя и преподобная Мика.
- Что?! – Судя по гримасе, исказившей лицо красавца, моя безобидная подколка оскорбила его до глубины души. – Сама ты психованная! Видела же, что с нашей кожей творится, если кровь долго не пьём. И чуть не обделалась со страху, когда Николя на тебя посмотрел – а он ведь даже силу свою почти не использовал. Ну ладно, сейчас я тебе покажу, какой я псих…

Жозеф зло выдохнул сквозь зубы и пристально посмотрел мне в глаза. В комнате как будто потемнело. Едва различимые ранее дымчатые тени зашевелились и потянули ко мне свои уродливые серые щупальца. Меня, как и накануне, начали затягивать зыбучие пески ужаса, при свете дня всего пару минут назад казавшиеся такими далекими и нереальными.
- Я верю, верю, что ты вамперлен! Пожалуйста, прекрати!
Наваждение отступило.
- То-то же, - назидательно сказал Жозеф.
- И какой был смысл разоблачать себя, если я отчаянно желала остаться в неведении и даже сама предложила разумное объяснение? – апатично промямлила я, пытаясь смириться с мыслью, что моя жизнь уже никогда не станет такой, как прежде.
- Удава мне на шею! – искренне огорчился Жозеф. Вся его фигура казалась такой потерянной и жалкой, что мне стало смешно. Я должна была быть ошеломлена, озадачена, напугана, но вместо этого залилась неукротимым, задористым смехом. Жозефу следовало удивиться, разозлиться, обидеться, но он просто засмеялся вместе со мной. Наш хохот гулкими раскатами отдавался в высоких, величественных сводах, совершенно не вписываясь в атмосферу благоговейной тишины, веками царившую в стенах церкви. Даже лики святых в пыльных позолоченных рамах, казалось, были недовольны таким вопиюще неподобающим поведением, но нам было всё равно.

Я прекратила смеяться первой, поскольку ко всем остальным напастям добавился заболевший от хохота живот. Впрочем, настойка уже начала действовать, так что чувствовала я себя куда лучше, чем по пробуждении. Джозеф еще некоторое время похрюкивал, но, заметив, что компанию ему больше никто не составляет, тоже успокоился.
- Ты уж не обижайся, что всё так получилось, - после минутного молчания, снова нарушил тишину красавец. - И не волнуйся: я тебе дам ключи от своей городской квартиры.
- Зачем?
- Посидишь там, пока отец не отойдёт. Он в ярости плохо себя контролирует и может глупостей понаделать: хороший человек, только импульсивный слишком.
- Может, мне тогда насовсем уехать, раз такие дела?
- Да нет, отец отойдёт, - заверил меня Жозеф. – Я ещё и свою долю внесу: скажу, что ты пьяная была и не помнишь ни шиша.
- Угу, ни шиша не помню, а в город сбежала? Он сразу догадается.
- Ёжкин конь, и то верно. Что ж тогда делать… О, точно! Честно признаюсь, что сам тебя отослал: боялся, как бы отец глупостей сгоряча не понаделал.
- А я якобы такая тупая, что поехала непонятно куда непонятно зачем по первому твоему слову? – с сарказмом спросила я.
- Ага, - радостно ляпнул Жозеф. – Отец в курсе, что ты в меня влюблена и что не слишком умная, так что всё в порядке.
Слова Куяшского Аполлона вызвали во мне целый калейдоскоп эмоций: злость (это кто это здесь не слишком умный?), удивление (так он знал о моих чувствах?), смущение (так он знал о моих чувствах…) и обиду (как он мог с таким пренебрежением сказать о моих чувствах?).
- Но ты всё равно очень классная девчонка, - подумав, добавил красавец.
Теперь смущение затмило остальные эмоции и победно обосновалось на моём лице, приблизив его по тону к советскому флагу – только серпа с молотом на лбу не хватало для полного сходства.

– И когда ты хочешь, чтобы я уехала? – прижав ладони к горящим щекам, как можно более непринуждённо спросила я.
Жозеф задумался.
- Чувствуешь себя лучше?
Я осторожно встала и с удивлением осознала, что тело почти не болит. Настойка и впрямь оказалась чудодейственной: ссадины выглядели так, словно им было уже несколько дней, а синяки пожелтели и ощущались только при сильном надавливании.
- Так как чувствуешь себя-то? - отвлёк меня от самообследования Куяшский Аполлон.
- Хорошо, - восхищённо выдохнула я.
- Тогда постараемся успеть на утренний поезд: он как раз через час. Собраться успеешь?
- Куда деваться, - обречённо вздохнула я.

В дальнейшем события развивались сумбурно и слишком стремительно для моего изнурённого похмельем и встречей с забором организма. Помню только, что Жозеф привёл меня к дому какими-то кустами, я объяснила тёте, что уезжаю в город навестить родителей, покидала в чемодан первое, что подвернулось под руку: зубную щётку, плед и молоток, а остаток отведённого мне на сборы времени потратила на то, чтобы привести, наконец, в порядок лицо (вернее, располагавшийся теперь на его месте размалёванный косметикой синяк), а заодно и тело.
На вокзал мы успели ровнёхонько к приходу поезда.
- Вот держи, - перекрикивая грохот прибывающего состава, Жозеф сунул мне в руки увесистый свёрток, перевязанный разорванным старым носком. – Здесь ключи и деньги на еду.

Времени отнекиваться и изображать оскорблённую гордость не оставалось: поезд, с протяжным свистом остановившись у края платформы, распахнул двери, приглашая меня нырнуть в своё железное чрево.
- Спасибо, – поблагодарила я Жозефа одновременно и за деньги, и за то, что помог занести чемодан внутрь.
- Ну, ты это, береги себя, - напутствовал меня красавец.
- Ты тоже, - борясь с внезапно подступившим к горлу комком, выдавила я.
Куяшский Аполлон поднял глаза и улыбнулся мне той обезоруживающей улыбкой, от которой моё сердце когда-то впервые пропустило удар, а разум отказался думать о чём-либо, кроме него. И почувствовав, что сейчас расплачусь, я, не говоря больше ни слова, развернулась и шагнула в тень тамбура. Жозеф остался на перроне, а через пару минут поплывший за окном пейзаж унёс от меня его силуэт.

Я опустила чемодан на землю, с тяжёлым сердцем вглядываясь в скрытую метелью низину. Крутой Куяш, посёлок, где проживала моя двоюродная тётя и где отныне собиралась поселиться я, приветствовал меня промозглым ветром и гололёдом. И это-то в середине июля…

читать дальше

Осмотревшись и не обнаружив вокруг ни единой живой души, я села на чемодан и, подгоняемая ветром, покатила с холма. Не то, чтобы столь экстремальный способ передвижения мне нравился, но выбора не оставалось: от вокзала до села путь неблизкий, а солнце уже примерялось к горизонту, словно сказочная жар-птица к жёрдочке. Разгуливать же по Куяшу после наступления темноты мог позволить себе только человек с очень крепкими нервами: по словам тёти в окрестном озере обитало неизвестное науке чудище, которое каждую ночь наведывалось на один из дворов, дабы испить кровушки домашнего скота. И хотя родственница клятвенно уверяла, что ещё ни одно животное от укусов местной «чупакабры» не сдохло, а людей она и вовсе не трогает, мне всё-таки хотелось обойтись без личного знакомства.

Дом тёти отыскать удалось легко: расположенный на самой окраине села, он в точности соответствовал тому описанию, которое я получила по телефону. Калитка была распахнута и подпёрта куском кирпича. Пару минут я в нерешительности топталась возле неё – вдруг всё-таки ошиблась? - но затем, убедившись, что поблизости не наблюдается больше ни одного белого кирпичного домика, обнесённого полутораметровым деревянным забором зелёного цвета, прошла сквозь небольшой ухоженный садик, поднялась на крыльцо и бойко постучала в дверь.
- Анечка, наконец-то! – Дородная румянощёкая женщина заключила меня в объятья.
- Тётя, задушишь! – сдавленно прохрипела я.
Родственница отстранилась и с любовью заглянула мне в лицо.
- Как добралась?
- Нормально. - Я одёрнула юбку, прикрывая ссадину на голени. - Не ожидала, правда, такой погоды. Даже одежды тёплой не захватила.
- Да не волнуйся, у нас тут погода хоть и капризная, но отходчивая. Завтра всё устаканится. - Тётя задорно подмигнула, схватила мой чемодан и, с не свойственной женщинам её возраста расторопностью, поволокла его наверх, в предназначавшуюся мне комнату.

- Тётя, ну что вы, я сама! Он же тяжёлый! – Несмотря на то, что в отличие от родственницы не была обременена поклажей, я с трудом поспевала за ней.
- Не волнуйся, деточка, - засмеялась женщина. – У нас в селе даже дед столетний вам, молодёжи городской, фору даст – всё благодаря целебной травке.
Про «волшебную» куяшскую трын-траву я уже слышала от тёти по телефону: мол, растёт вокруг озера Куяш трава дивная, чудодейственная, и всяк, кто настойки из неё отведает, силой великой и здоровьем богатырским исполняется. Тогда я восприняла слова родственницы скептически, но теперь, глядя на неё, начала сомневаться в собственной правоте.

Тётя толкнула дверь, и мы оказались в небольшой, но уютной комнатке. Вдоль левой стены стояли кровать и письменный стол, вдоль правой – платяной шкаф с большим мутным зеркалом на створке и кресло-качалка. Последнюю, противоположную входу стену занимало окно.
- Располагайся, отдыхай, не буду тебе мешать. - Взгромоздив чемодан на кровать и ещё раз одарив меня обожающим взглядом, тётя выскользнула из комнаты.
Я умиротворённо зевнула и подошла к приоткрытому окну. Прохладный ночной воздух пахнул в лицо. Метель стихла и, если б не бодро капающие под карнизом сосульки, ничто не напоминало бы о странных заморозках посреди лета, свидетельницей которых мне довелось стать.

Рассмотреть в темноте хоть что-то интересное решительно не удавалось, посему я закрыла окно на все шпингалеты, дабы не провоцировать чудовище на приветственный визит, и, присев на кровать, начала расчёсывать свои длинные светлые волосы. Хотя саму меня красавицей нельзя было назвать – слегка круглолицая девушка типичной славянской наружности, сероглазая, среднего роста, в меру упитанная, в меру стройная, – но косой я гордилась. В детстве мне, правда, пришлось из-за неё несладко: мальчишки постоянно дёргали, думая, что это привязанный к голове канат. Зато девочки смотрели с откровенной завистью. Да и сейчас, если окружающие чем-то и восхищаются во мне, так это волосами.
- Спокойной ночи! – Заглянувшая в спальню тётя прервала мои размышления о шевелюре.
- Спокойной ночи, - отозвалась я и, взглянув на часы, поняла, что действительно уже давно пора спать.

Новый день встретил меня ярким солнечным светом, пробивающимся между шторами. Сладко потянувшись, я открыла глаза и села на кровати, впервые за долгое время чувствуя себя отдохнувшей. И без того прекрасное настроение улучшилось, когда, спустившись на кухню, я обнаружила, что там меня поджидает завтрак: румяные блины со сметаной. Тётя было собралась перекусить за компанию, но, едва она устроилась за столом, пришла соседка, и теперь они оживлённо о чём-то беседовали в прихожей. Попытка проскользнуть мимо незамеченной успехом не увенчалась.
- Здравствуй, Анечка! – просияла гостья. – А мы тебя давно ждём. Марья Павловна столько о тебе рассказывала!
- Угу, - смущённо выдавила я.
- Нравится тебе у нас? – заискивающе продолжила соседка.
- Угу, - опять невнятно буркнула я, поражаясь собственной немногословности.
- А я Вадьку своего попросила, чтобы он всё тебе здесь показал. Ему тоже двадцать, так что вы быстро споётесь. - Соседка украдкой подмигнула тёте, из чего я, как смышлёная девушка, сделала вывод, что у неё на счет меня и этого Вадьки уже имелись планы. Не то, чтобы я обрадовалась неожиданному кавалеру, но для приличия угукнула с чуть большим энтузиазмом. Соседка, вроде бы, оценила.
Вадька оказался низкорослым худощавым пареньком с грубоватыми чертами лица и торчащим ёжиком белесых волос. Оттопыренные уши и не сходившая с лица улыбка придавали ему вид простоватого деревенского дурачка. Но это если приглядываться, а если смотреть издалека, то Вадька был вполне ничего, симпатичный.

Паренёк серьёзно отнёсся к возложенному на него заданию, потому спустя пару часов я знала буквально каждый закоулочек Крутого Куяша.
- А вот это вот наша главная достопримечательность - церковь, - возбуждённо вещал Вадька. – Она у нас одноглавая, с куполом в форме луковицы. Это символизирует… читал, но не помню что. Окна расположены высоко над землёй. Они, как видишь, узенькие совсем, щели бойниц напоминают – это особый признак стиля…какого-то. – Паренёк замялся, очевидно, исчерпав свои познания в области архитектуры. – Ну вот…
- Спасибо. Очень познавательно, - соврала я.
Вадька нахохлился, как довольный воробей и с энтузиазмом продолжил экскурсию:
- У нас про эту церковь ух сколько легенд ходит! Например, вот ты знала, что под ней подземный ход есть? Нет? А он есть и ведёт…куда-то. Или вот ещё одна: в… не помню каком году церковь закрыли, а купола, кресты и колокола увезли в Челябинск. Через год приехали забирать утварь и иконы, а их уже нема — на небеса вознеслись. А все, кто помогал снимать кресты с церкви, померли вскоре - Бог покарал!

На последней фразе Вадька, видимо, пытаясь меня напугать, резко поднёс руки с растопыренными пальцами к ушам и выпучил глаза. Это предало ему сходство с Букой – ручной плащеносной ящерицей, которая трагически погибла семь лет назад, отравившись моей стряпнёй. При одном только воспоминании о питомице на глаза навернулись слёзы. Вадька же приписал сию реакцию на счёт своих экскурсоводческих талантов.
- Ну, что ты, Анечка, не бойся! – Парень слегка приобнял меня за плечи. – Это же уже давно было.

Наклёвывающуюся сцену нежности прервало странное бряцанье: словно бы кто-то раскачивал из стороны в сторону заржавелую цепь. Одна из створок дверей церкви осторожно приоткрылась, и в нос ударил резкий запах фимиама. Мы с Вадькой инстинктивно отпрыгнули друг от друга и от входа. Как оказалось, вовремя. В следующее мгновение на место, где мы только что стояли, приземлилось кадило. Кадило ли? Дымилось оно как заправская дымовая шашка. Вслед за кадилом из-за двери медленно, настороженно выплыла голова. На поразительно бледном лице, обрамлённом копной длинных рыжих кудрей, бегали безумные жёлтые глаза. Бросив на нас настороженный взгляд и убедившись, что опасности для её жизни мы не представляем, незнакомка выставила из-за двери ногу и подтянула к себе дымящее как паровоз кадило. Затем её безумный взгляд сфокусировался на мне.

- Уходи отсюда, козлодоина!!! – рявкнула рыжая бестия. - Тебе здесь не рады!
Дверь с грохотом захлопнулась, за ней послышалась возня и лязг задвигаемой щеколды.
- К-кто это? – дрожащим голосом спросила я.
- Преподобная Мика, - раздражённо буркнул Вадька и шёпотом, думая, что я не расслышу, добавил. – Ну надо же так уметь испортить момент.
- П-преподобная кто?
- Мика, – кисло повторил Вадька. – Местная умалишённая. Пару лет назад она упала в наше озеро. Думали – всё, утопла, уже отпевать собрались, а она явилась: лицо бледное, глаза безумные, не узнаёт никого и бормочет что-то всё себе под нос. Видно, бес в неё вселился. А потом вот заперлась в церкви и не пускает никого. Да и добровольно туда только больной сунется. Бродит эта ведьма теперь ночью по селу, машет своим кадилом и вопит как резаная: «козлодоину» какую-то ищет.
И за козлодоину эту она меня приняла, получается? Вот тебе бабушка и Юрьев день! Приехала, называется, в милую деревушку за душевным покоем. Уж эта сумасшедшая успокоит меня, так успокоит: разок кадилом своим по темечку огреет, и вечный покой обеспечен.

После встречи с Микой желание осматривать местные достопримечательности отпало напрочь. Домой тоже не тянуло: тётя ушла на работу, а оставаться наедине с размышлениями о способах убиения меня при помощи кадила не хотелось.
- Вадька, а у вас в селе есть какое-нибудь заведения, где можно культурно провести досуг?
Вадька то ли глубоко задумался, то ли ушёл в астрал. Ностальгия вновь захлестнула меня: напряжённо-сосредоточенное лицо нового знакомого точь-в-точь походило на мордочку Буки в момент, когда она обнюхивала результаты моих первых кулинарных экспериментов.
- Есть! – Паренёк встрепенулся прежде, чем я успела углубиться в воспоминания. – Сеновал!
Я с трудом удержалась от того, чтобы не съездить чем-нибудь тяжёлым по Вадькиной наглой физиономии. Ну как можно предлагать приличной девушке такие гадости?
- Шучу-шучу, – глупо загоготал парень. – Есть библиотека.
Я удивлённо вскинула брови. Библиотека? В этом захолустье? Как-то не верится. Или же он именует библиотекой подшивку порнографических журналов, самолично заныканную под стогом?
- Да нет же, правда! – Вадька уловил отразившееся на моём лице недоверие. – У нас тут есть один писатель, обрусевший француз, очень книги любит. Он и отгрохал библиотеку.
Я, философски рассудив, что в любом случае лучше жизнь под Вадькой, чем смерть под кадилом, последовала за ним.

От деревенской библиотеки я не ожидала ничего особенного, уже хорошо, если там будут книги. Какого же было моё удивление, когда мы очутились перед роскошным, отделанным зелёным мрамором двухэтажным зданием, которое я ранее приняла за местное отделение «Сбербанка».
- Глазам своим не верю! – восхищённо воскликнула я.
- А я что говорил, - важно нахохлился Вадька.
Внутреннее убранство библиотеки ничем не уступало великолепию фасада. Стеллажи с книгами возвышались до самого потолка, из-за чего в помещении царил лёгкий полумрак. Разобравшись с формальностями (прежде, чем записать меня, брюзгливая старая библиотекарша подробно объяснила, что и как она отрывает тем, кто небрежно обращается с книгами), мы поднялись в читальный зал. После полумрака первого этажа свет, заливающий длинные ряды столов из тёмного дерева, казался особенно ярким. Вадька смущённо заёрзал у входа, пытаясь вытереть ноги о край красивого зелёного ковра, но, поймав мой недовольный взгляд, обречённо двинулся к шкафчику с надписью «сменная обувь».

Помимо нас в читальном зале нашёлся всего один ценитель словесного искусства, потому мы беспрепятственно устроились за облюбованным мною столиком у окна. Следующие полтора часа я провела, погрузившись в сборник стихов своей любимой поэтессы Марины Цветаевой. Вадька поначалу тоже делал вид, что занят чтением, но потом, решив, что я так увлечена книгой, что не замечаю ничего вокруг, отложил свой журнал в сторону и с неприкрытым обожанием уставился на меня. Неотрывный взгляд, грозящий прожечь во лбу дырку, порядком раздражал, поэтому, едва Вадька отвернулся, я скорчила в адрес его затылка самую страшную рожу, на которую была способна. Послышалось приглушённое хихиканье. Я завертела головой в поисках источника шума и встретилась взглядом с бездонными чёрными глазами, в которых мгновенно утонула. Обладателем дивных очей оказался тот самый единственный почитатель литературы, которого я мельком заметила раньше, но толком разглядеть не удосужилась. Примерно моего возраста, с невероятно гармоничным, притягательным лицом, обрамлённым мягкими волнами иссиня-чёрных волос, он, подобно молнии, поразил меня в самое сердце. Хватило одного взгляда на его фигуру, чтобы понять - она тоже безупречна. Неистовая волна восторга поднялась в груди, дрожью рассыпаясь по всему телу. Любимые герои дамских романов парадом прошли перед глазами, увлекая меня в страну фантазий, где в белоснежном свадебном платье за руку с этим божеством я убегала в закат.
- Убью гада, - сквозь зубы процедил Вадька, возвращая меня с небес на землю.
Я вздрогнула и нехотя отвела взгляд от божества напротив. Мой спутник, потирая затылок, вертел в руке маленький комок бумаги. Вновь посмотрев на стол божества, я заметила рядом с ним пустой стержень от шариковой ручки и ещё пару таких же комочков - ясно теперь, что отвлекло Вадьку от созерцания моего лица. Красавец озорно подмигнул и одарил меня чарующей белоснежной улыбкой. Я смущённо потупилась, ощущая, как жар приливает к щекам. Если бы знала, что он смотрит, не стала бы корчить ту страшную рожу.
- Сбежал, зараза, - вновь раздался недовольный голос Вадьки.

Я подняла глаза и увидела мелькнувшую в проходе спину божества. Стало обидно. Улыбается, подаёт надежды бедной девушке, а потом исчезает, не сказав ни слова. А я ведь даже имени его не знаю.
- Кто это? – пытаясь вложить в голос как можно больше безразличия, спросила я.
Вадька ответил нехотя:
- Жозеф Версаль. Помнишь, я говорил про писателя, который замутил эту библиотеку? Так вот это его сын. Их вообще редко в селе встретить можно, сами они за Куяшом живут, в противной стороне от озера, там, где болота. Уже почти два года как в наши края переехали и такой особняк себе отгрохали! – В голосе Вадьки слышались нотки зависти. – Отец его, Николя, так и вообще безвылазно дома сидит, пишет свои книги. А Жозеф ошивается тут время от времени, но всё больше по утрам. Интересно, с чего это он изменил повадки?
Я хотела ещё расспросить о Жозефе, но Вадька всем видом дал понять, что разговор на эту тему ему неприятен. Пришлось снова уткнуться в книгу, но сосредоточиться на поэзии не удавалось. Я невидящим взглядом водила вдоль потерявших смысл строчек, а меж ними видела смеющиеся чёрные глаза…

Обратно мы шли молча. Я так погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как добралась до калитки тётиного сада. Вадьки к тому моменту уже и след простыл. Рассеянно добредя до крыльца, я уселась на ступеньки. Сумерки приглушили цвета окружающего пейзажа. Ни один фонарь не нарушал сгущавшуюся темноту, и на потускневшем небе уже различались первые звёзды. Не было ни шума машин, ни других нарушающих спокойствие звуков, к которым я привыкла в городе, только стрекотание насекомых и звук моего собственного дыхания. Где-то там, за гранью этого спокойного мирка тётиного сада, возможно, вооружившись кадилом, на охоту вышла преподобная Мика. Да и Куяшское чудовище могло появиться в любой момент. Но сейчас эти напасти, притаившиеся в темноте, казались мне ужасно незначительными. Я не боялась темноты, темнота напоминала мне о цвете его глаз.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра